Аппарат на столе издал специфический зум, прервал вселенские мысли и хозяин кабинета, ткнув пальцем в оранжевую клавишу, быстро вышел из своей мантры. Он скорчил недовольную гримасу и поднес край трубки к уху.
— На проводе…
— Сергей Михалыч, можно к вам подняться?… — голос был спокойным, но в нем явно угадывались нотки встревоженной сосредоточенности.
— Володя, по телефону нельзя разве?
— Сергей Михалыч, я могу и по телефону. Просто посчитал, что вы захотите это послушать лично…
— Володя, давай, говори… Я здесь пока сам посижу…
— Пятнадцать минут назад " Око" не вышло на плановый сеанс.
— Причина?
— Сергей Михалыч… — говоривший запнулся, потом овладел собой, пауза, — По всему похоже, что "Око" сбили…
— Быстро ко мне! Через пятнадцать минут общий сбор в оперативочной. У тебя минута.
— Я в приемной…
Сергей Михайлович отбил связь и взъерошил седую копну… Твою мать…
На "Око" было потрачено столько сил. Внешне это был обычный спутник связи. Про его дополнительные, важные для обороноспособности страны, функции знал сильно ограниченный круг людей. Если его сбили — это проблема. Огромная и многоуровневая. Блядь…
Вова появился бесшумно, как умел только он.
— "Око" на связь не вышел. Мы пеленгуем его многочисленные обломки. Кто и как сбил — непонятно… Бред какой-то…
— У нас крот.
— Исключено…
— Володя, исключено — исходя из каких предположений?
— Я лично проверял выполнение режима секретности.
— Так какого хера спутник, который мне дороже собственной печени, не летит, где должен?! Ты мне зубы не заговаривай! Сколько нужно времени?
— Двое суток…
— Сутки, Володя. И лучше бы тебе успеть…
— Я всегда работаю на максимуме. Поэтому сроки будут объективными.
— Ты сам понимаешь серьезность ситуации?
— Не хуже вас…
— Наверх информация пошла?
— Пока нет… Если у них нет своих каналов…
— Так ты ж, блядь, лично проверяешь режим секретности!
— Не пошла. С вероятностью в девяносто процентов.
— Иди, змей… Не нервируй меня…
Такого не ждал никто. Два года работы коту под хвост. Если крот существует и другая сторона имеет детальное представление по проекту " Око" — дерево закачается так, что листопад уверенных в себе мужчин, низложенных в мгновение ока, будет одним из самых больших в истории. Да и хер с ним. Просто " Око" — это очень важно. Неимоверно важно.
Было жарко. Хоть бы ветерок какой. Так нет, фигушки, дождешься от природы милости. Уж какая земля от предков досталась, все тяготы и терпеть нужно. А то что бы это была за справедливость такая. Предки ни в ус не дули, сюда в сознательные времена ни один чужеземец не доходил. Дураков нет в такую даль переться. А с местными претендентами наши всю жизнь договаривались. И сицилий всяких и капрей пращуры не наотвоевывали. То ли заняты были договорами на местах. То ли просто из-за ненадобности, по лени природной. Вот и справедливо бы было, если бы климат поблажки давал? Летом — жарко. Зимой холодно. Земля родная.
По дороге, своеобразно сохраняя устойчивость, проехала баба Маня на велосипеде, с большим бидоном молока, а чему ж еще быть, на багажнике. Толстый голубь, пешком, нехотя в перевалку убрался с ее пути. В такую жару летать — западло.
— ЗдорОво, баба Маня! Молочко свежее?
— Хрен тебе, а не молочко. Корова брюхатая. Откуда молочко…
— Да ладно, ты думаешь, раз городской — не знаю, когда коровы на сносях?
— А ты вообще все знаешь, да, черт очкастый?
— Всего знать нельзя. Но вот чего узнал когда-нибудь — уже никогда не забываю. Ты-то помнишь, сколько лет тебе?
— Я-то помню, а тебе оно на что? — Баба Маня, здоровая сельская старушенция, неопределенного старушечьего возраста, когда уже не молодая бабка, но силы все еще за пятерых, беззлобно ухмыльнулась. Как ни держи строгость с этим чудаком, а поболтать с ним приятно. Беззлобный он какой-то. Приехал, поселился в старой хате, что на краю села. Не трогает никого. Когда с ним заговариваешь — вежливый… Да вообще приятный, с улыбкой. Уж в чем, в чем, а в людях она разбирается. Мож университетов и не кончала, да и школа была только приходская, при церкви в соседнем селе, но ума в ней было — кудать любому мужику. Насквозь всех видела.
— Да потому, что рекорды ты все бьешь. По заграницам женщины в старости еле ходят, а ты, как я погляжу, тянешь целый бидон молока, уже пару километров, и тебе при этом еще и интересно попрепираться, прежде чем угостить хорошего парня кружечкой парного.
Баба Маня расхохоталась здоровым гортанным смехом, схватилась за платок, чтобы подтереть слезинки-хохотушки и махнула рукой, мол, валяй пострел, отцеживай себе лакомство. Долговязый худющий молодой человек, разодетый в какую-то рваную джинсу и безразмерный свитер, радостно метнулся в избу за кружкой и с наслаждением уставился на тугую струю густого парного молока, которое не текло даже, а нехотя перебиралось из бидона наружу. Кайф. Вот так навернешь кружечку первородной субстанции и ум очищается, впадает в какое-то такое младенческое забытье, когда тревоги не просто исчезают, они становятся непонятными, как в детстве, а потому совсем нестрашными. Многие ищут нирвану — а она здесь, рядом, в простой кружечке теплого свежего молока.
— А ты чего такой худющий? Студент чтоль?
— Да, мать, шаблонизированное у тебя представление о студентах… Мне уж тридцать лет почти, я наоборот ученый вроде как…
— То-то, я гляжу, умным видом пыжишься. И что за наука у тебя, прохфесор?
— Физика, мать. Царица полей.
— Это про что наука такая?
— Это, баба Маня, про то, как все устроено. Вот мы все пользуемся тем, из чего все устроено, а почему оно работает — не понимаем. А такие бездельники, как я, копаемся в этом навозе и додумываемся из чего все состоит. И другим рассказываем.
— А нечто оно еще кому-нибудь интересно?
— Наверное. Многие, по-крайней мере, делают вид, что интересуются. А другим, ты права, мать, абсолютно забить на это все, и я тебе не скажу, кто из них больше прав.
— И хорошо плотють за такие старания?
— Не знаю… В смысле не знаю — хорошо или плохо. Всем по-разному платят. А каждый же другому не говорит, ученый люд, он хитрющий, только зырк-зырк, а толком ничего не скажет.
— Ты-то, я посмотрю, бедствуешь…
— А мне ж много не надо… я от другого счастье ловлю.
— Как по мне вы все, ученые, чисто блаженные… только рассуждаете, как нормальные люди. И все отличие.
Илья Звягильцев, и правда ученый-физик по роду занятий, чуть не упал с завалинки, на которую примостился с кружкой, вытянув свои длиннющие ноги. Смех был настолько всепоглощающим, что Илья никак не мог взять себя в руки, хохот буквально душил. Баба Маня сначала улыбалась какое-то время, потом стала с тревогой поглядывать на корчившуюся от веселья фигуру. Долговязый хохотун наконец, устав, глубоко прерывисто вздохнул, вытер слезы рукавом и счастливо посмотрел на старушку.
