- Зря не надели дождевик! - ехидно заметил Траурихлиген и направился к выходу. - Пойдёмте, Фогель, воздухом подышим... - сказал он Фогелю, требуя, чтобы тот шёл вслед за ним. - Шульц, уберите! - обязав адъютанта складывать фишки и собирать по полу останки карнадашей, Траурихлиген поднялся по ступеням и выбрался из-под земли на сырой, холодный утренний воздух. Вокруг висела тишина, изредка нарушаемая тихим свистом птиц.
- Вы представляете, - сказал он Фогелю, когда тот выбрался встал рядом с ним. - Сейчас мы с вами здесь стоим, а через пару часов будем сидеть во-он там! - палец генерала упёрся в горизонт, и Фогель не без опаски посмотрел на широкое поле, за которым начинался этот городок, русского названия которого он совсем не запомнил. Отсюда он был отлично виден - комичные русские дома и домики, рвы эти противотанковые, которые чернели в холодных утренних сумерках, словно толстые чёрные змеи. Городок казался тихим и тёмным, будто бы там все спали. Но они не спят - они готовы к бою... Для Фогеля этот бой был вторым - второй настоящий бой, где он был не счетоводом, а настоящим боевым офицером, и Фогель нервничал ещё больше, чем перед первым боем.
- Вы чего задумались? - осведомился Траурихлиген, внезапно возникнув за его спиной. - Снова вычисляете, что ли?
- А... - Фогель не знал, что ответить: во-первых, он нервничал перед боем, а во-вторых он нервничал, раздумывая, понравился ли генералу его блиндаж. Кажется, понравился...
- Живите легче, а то инсульт не за горами! - добродушно посоветовал Траурихлиген, улыбнувшись. - Пойдёмте, Фогель, мы выступаем через полчаса.
- Но Гитлер... - Фогель решил напомнить про письмо из Берлина.
- Вы помните, что я сделал с письмом? - ехидно осведомился Траурихлиген, спускаясь по деревянной лестнице.
- Да, - кивнул Фогель, поняв, что не вовремя высунулся.
- Так вот, - продолжил генерал, спускаясь назад, под землю. - Сделаю я конечно всё по-своему, а вы потом напишете правильный отчёт! Считайте, что письмо до нас не дошло! Вам ясно?
- Яволь... - пробормотал Фогель, закрывая прочную стальную дверь, которую они постоянно возили за собой, и которая была на его ответственности...
***
Городской посёлок Еленовские Карьеры будто вымер. Кто успел собрать пожитки и уехать - были уже далеко, а те, кто не успел или не смог - запрятались глубоко в подвалы, сбившись в кучки и дрожа от страха. По радио передавали, что приближаются немцы, которые не оставят здесь камня на камне, и до сих пор живой городок казался вымершим "призраком". Над опустевшими домами поднимался утренний туман, ветерок пускал рябь по поверхности луж на пустых улицах. Люди остались только в райкоме - военные сделали это массивное здание своим штабом, и в просторном кабинете сидели за длинным столом, возле красного советского флага четыре человека. Один из них был мрачно суров - полковник Соловьёв, которого сам Жуков назначил руководить обороной - сидел на тяжёлом стуле, который остался здесь с дореволюционных времён, и глаза его были прикованы к карте. В руках он нервно крутил химический карандаш, а рядом с ним сидел лейтенант Комаров, тоже смотрел в карту, отмечая на ней положение окопов, в которых спрятались готовые к смертельному бою солдаты. Около Комарова ёрзал на скрипучем табурете председатель райкома товарищ Кошкин, нервно шмыгая своим курносым, веснушчатым носом. Он ничего не понимал ни в картах, ни в планах, ни в атаках... Он тут сидел только потому что ему "сверху" запретили эвакуироваться, и приказали "стоять на смерть", то есть, погибать вместе с городом, потому что немцы обязательно захватят его, иначе и быть не может. В углу, за отдельным маленьким столиком, около рации сидел радист, принимая радиограммы, в одних из которых сообщали о поражениях Красной армии, а в других - давали невозможные приказы "победить или погибнуть".
- Ну, и чего вы тут распускаете сопли? - буркнул полковник Соловьёв, оторвав свои свирепые глаза от карты и уставившись на нервного Кошкина, который под столом так шаркал ногами, что оставлял на полу чёрные полосы от своих подошв.
- Я ничего... я так... простыл... - отбоярился Кошкин, шаркая всё громче и громче...
- Вас назначили ко мне парторгом, а вы весь уже сошли на сопли! - рявкнул полковник Соловьёв, шваркнув химический карандаш на стол. - Если вы трус - я вас расстреляю!
- У меня просто насморк... - пролепетал Кошкин, отвернувшись к окну, которое уже закрыли светомаскировочной шторой, чтобы свет в нём с немецких самолётов не заметили.
- Чёрт, - рыкнул Соловьёв, бросив быстрый взгляд на напольные часы, маятник в которых качался с громким тиканьем, кажется, уже лет сто. Массивные стрелки показывали без десяти минут четыре утра... Четыре утра у фашистов - любимое время, и полковник Соловьёв инстнктивно чувствовал, что пройдёт эти последние десять минут тишины, и они нападут...
- Товарищ Комаров! - полковник отвернулся от Кошкина, чтобы не портить себе нервы и напал на лейтенанта. - Ваша диверсионная группа вернулась?
- Никак нет, товарищ полковник, - невесело доложил Комаров, понимая, что группа уже не вернётся никогда, все сроки возвращения истекли вчерашним вечером...
- Чёрт... - угрюмо буркнул Соловьёв. - Вы уверены, что город достаточно укреплён?
- Так точно товарищ полковник! - поспешил доложить Комаров, набрал воздуха, чтобы подробно доложить о готовности...
Как вдруг, где-то за закрытыми окнами, со стороны недалёкого леса, внезапно разразился жуткий грохот, буквально, оглушив, потопив голоса... Пол под ногами задрожал и загудел, из высокго книжного шкафа посыпались книги, кувыркнулся белый фаянсовый бюст Ленина, расколовшись на три острых куска...
- Бомбят... - пискнул Кошкин и полез под стол, потому что с потолка кусками полетела штукатурка вместе с побелкой, и один кусок едва по голове ему не врезал.
- Трус! - полковник Соловьёв рявкнул, полез за пистолетом, и тут же грохнулись на пол старинные часы, перед гибелью своей показав последнее время: без пяти четыре...
- Не бомбят - артиллерия... - выдохнул вместе с набранным воздухом лейтенант Комаров, осознав, что затишье закончилось, и началась буря.
- Всем сидеть, отставить панику! - Соловьёв зарявкал громким голосом, чтобы вразхумить всех и заставить работать. Вскочив, он подбежал к обалдевшему от грохота молоденькому радисту и крикнул ему в ухо, нависнув над душой:
- Чего сидишь, Семенов?? Вызывай!!
- А... д-да... - пролепетал радист Семенов, которому восемнадцать лет исполнилось только позавчера, и его сразу же призвали. - Ворон, Ворон, я - Земля, как слышите меня? - затараторил он в микрофон рации, прижав ладонями наушники к ушам, чтобы грохот канонады не мешал ему.
- Ну? - нетерпеливо осведомился Соловьёв, решив, что Семенов слишком долго вызывает и всё не получает никакого ответа...
