и его мудейшество — народный староста Станислав Анально-Альтернативный. Выступает нам навстречу, весь преисполнен говна. Всё как всегда. Как будто и не было кровавых разводов на стенах, исчезновений и ужаса.
— Кто все эти люди? — спросила Абуто тихо. — Почему этот мальчик знает, как меня зовут? Это похоже на ловушку.
— Не спеши. Я сам не понимаю, что происходит.
— Васятка! Живой, дрочило карманное! — на выдержала Натаха и обняла его, зажав худого парня между сисек.
— Натаха, ты чего? — задушенно пищал он.
— Я вот чего не понимаю… — начал вещать своим самым говнистым тоном дошедший до нас Стасик. — Община вас содержит не для того, чтобы вы…
— Заткнись, — сказал я ему. — Не до тебя.
Он выпучил глаза, но заткнулся.
— Кэп! — тихо сказал мне Сэмми. — А ведь они мёртвые все. Как есть мёртвые.
Проигнорировав возмущенные вопли Стасика и молчаливое удивление остальных, мы ушли в комнату.
— Так, я хочу понять хоть что-нибудь, — сказал я.
— Мне страсно, Кэп, — призналась Сэкиль. — Они какие-то не такие.
— Или наоборот, слишком такие, — задумчиво произнесла Натаха. — Как будто и не было ничего.
— Сэмми, что значит «мёртвые»?
— Кэп, они… Как я.
— А раньше были не такие?
— Я не знаю. Раньше я не был мёртвым. Или не знал, что я мёртвый. Может, они такими были всегда, и я таким был всегда, просто я этого не знал. А может, мы все умерли в ту ночь. Но я ведь хожу и разговариваю, хотя и мёртвый? Почему бы и им не ходить и не разговаривать?
— Кэп, открой, это Станислав! Я требую! — раздался стук в дверь.
— Пошёл нахуй, Стасик, — крикнул я в ответ.
Он заткнулся. Но это ненадолго, я его знаю. Даже смерть его не заткнёт.
— Не могу сказать, что мне стало понятнее, Сэмми.
— Что ты от меня хочешь, Кэп? Я сам не понимаю. Если ты меня выставишь за дверь, к этим, я, наверное, забуду всё и стану совсем как они. Буду бродить от столовой к сортиру и обратно, пялить баб в душе и спать без снов. Разве не счастье?
— Так что же ты не идёшь? Никто тебя не держит.
— Что-то не хочется.
— А чего хочется?
— Стать живым.
— Есть идеи, как это сделать?
— Нет. Но пока я с вами, я хотя бы знаю, что мёртвый. И лучше окончательно сдохнуть, чем к ним вернуться.
— Что будем делать? — обратился я к женщинам.
— Дай мне бумагу и ручку, — сказала Абуто. — Я тоже хочу всё записывать.
Я достал из стола свой запас и отделил ей пару листочков.
— Маркер вернёшь, он один.
Она кивнула и уселась за стол. Пусть пишет. Два летописца лучше одного.
— Сэкиль, Натаха? Есть мысли?
— Не знаю, Кэп, но мне от них страсно.
— Я не поняла, Кэп, но я вообще не очень умная. Может, хотя бы пожрём? Дохлые они или нет, но еда-то, наверное, съедобная.
И мы, не придумав ничего лучше, пошли в столовую. На раздаче снова стоит Васятка, котлеты и пюре ровно такие же говённые, как всегда, не лучше и не хуже. Все перестали есть и уставились на нас, но мы не обращаем на них внимания, потому что теперь окончательно непонятно, кто они или что они. И где в этой картине мы.
— Кэп!
— Чего тебе, Стасик?
— Ваше игнорирование возмутительно и недопустимо! И я Стани́слав!
— Стасик, я же сказал тебе, куда идти, почему ты ещё не там?
— Вот так, значит? И с чего такое отношение? Мы, конечно, не друзья, но почему внезапная враждебность?
— Видишь ли, Стасик, — попыталась объяснить Натаха, — тебя тут, возможно, вообще нет. Ты, говорят, помер. И они, — она обвела рукой столовую, — померли. Так о чём с вами разговаривать?
— Так вот в чём дело… — печально сказал Стасик. — А я думал, что вы не догадались… Давайте, ребята!
И он кинулся на меня — тупо всем весом, опрокинув на пол вместе со стулом. Я оказался просто не готов — сидел за столом, ел, не ожидал. Стасик прижал меня, не давая ни ударить, ни вытащить пистолет. Мне требовалась буквально секунда, чтобы сбросить его неумелый захват, но мне её не дали. Сидевшие за столами вскочили и бросились на нас, не дав встать или разорвать дистанцию, и буквально завалили телами. Кто-то орёт, что его укусили, кто-то стонет, получив от меня ногой по лодыжке, сопит, сосредоточенно отбиваясь, упорная Натаха — но мы уже проиграли.
Нас почти не били — Стасик мстительно и неумело попинал меня связанного, остальных вообще не тронули после того, как обездвижили, связав полотенцами и полосами ткани от разорванных простыней. Оттащили, прислонили сидящих к стене, встали полукругом, глядя сверху вниз. Стасик крутит в руках вожделенный пистолет. Обрёл, значит.
— И что дальше? — я сплюнул под ноги Стасику, слюна оказалась красной.
— Ты мне скажи, Кэп. Или кто ты там на самом деле?
— На каком, нахер, «самомделе»? Стасик, ты окончательно тронулся? А вы, люди, что, не видите, что у него кукуха выскочила?
Но они стоят и смотрят молча.
— Нет, Кэп, — усмехнулся этот микродиктатор, — больше ты им головы не заморочишь. Мы теперь всё знаем. Когда мёртвый, то понимаешь за жизнь.
— Мы умираем каждую ночь, Натаха, — сказал смущённо Васятка. — Умираем и не можем умереть, потому что мёртвые. И это хуже ада. И мне плевать, что у нас с тобой было, потому что мы так больше не можем.
— Но вы-то другие, — добавил Стасик, — все, кроме этой аппетитной чёрной жопки. Да, Сэмми? Почему ты с ними, дружочек?
— Ты знаешь почему, — буркнул Сэмми.
— Да, мой хорошенький, знаю, конечно. Потому что они живые. Или хотя бы не мёртвые. И пока ты с ними, ты почти жив, да? Ах, Сэмми-Сэмми, таким
