— Что ж, мы всегда жили в разных мирах, не так ли? Надеюсь, вы сумеете успокоить Израиль.
— Успокоить — вряд ли. Там такое творится… Но Беньямин обещал лично мне, что видимость согласия на уступку они создадут, хотя бы на время. Вы же понимаете, Дуайт, без боя они не умрут.
— Глупцы. — Ольсен поднялся, собираясь уйти. — А наши соотечественники до сих пор ничего не знают. Нужно оповестить их, и поскорее. Итак, смею вас уверить, все будут в ярости от того, что им не сказали раньше.
— Думается, вы сочли бы это политически выгодным для себя, Дуайт.
Тот одарил его на прощание злобным взглядом, и Блэр понял, что он и в самом деле уже прикидывает свои политические виды на будущее. И, возможно, только по этой причине еще не обратился к прессе.
— Держите это в секрете, — сказал президент. Дуайт Ольсен обернулся:
— Даю вам два дня. Если меня устроит, как пойдут дела, буду сотрудничать. Если нет — никаких обещаний.
— Только проговоритесь — и я вас арестую!
— На каком основании?
— За измену. Разглашение сведений о военных операциях — преступление, дающее основание для судебного преследования. Помимо вируса, у нас еще и война.
Преувеличение, конечно, но Блэру сейчас было все равно.
— Сэр! Интерком.
— Да?
— Рапорт с Гавайев.
Он встретился взглядом с Ольсеном. Та самая миссия.
Министр обороны напрягся.
— Давайте его сюда, Билл.
Через десять секунд в руках у Грэхема Майерса оказалась красная папка. Он быстро проглядел рапорт. Ольсен, стоявший в дверях, шагнул обратно в комнату.
Президент ослабил галстук:
— Ну, говорите уже, что там, черт вас побери!
— Отряд прибыл на место и вошел в большой комплекс внутри Циклопа. Потерь нет. Комплекс брошен.
— Что?
— Его покинули всего несколько часов назад. Остались компьютеры, но без жестких дисков. Из людей — никого. — Майерс поднял взгляд на президента. — По некоторым признакам можно предположить, что один из наших солдат там все же побывал. Найдены форменные пуговицы.
— Хантер.
В комнате воцарилась тишина.
— Они не могли уйти далеко, — сказал кто-то.
Президент отодвинул свой стул и встал:
— Найдите его!
Праздновали до глубокой ночи — как обычно, пять дней, что продолжалось ежегодное Собрание Лесного Народа. Музыка, танцы, игры, угощение. И напитки, разумеется. Фруктовые вина, ягодный эль. Каждая мелочь призвана была напоминать о Великой Любви в разноцветном лесу.
Открылся праздник церемониальным шествием всех племен во главе со старейшинами по улице, что вела к озеру. Первым шел Сайфус, возглавляя самое большое племя — Серединного леса, следом, в порядке расположения с севера на юг, жители остальных лесов.
Вокруг озера было зажжено двадцать тысяч факелов. Сайфус рассказал о символах веры, напомнил, почему следует держаться основ Великой Любви без малейших отклонений, как, несомненно, держался бы их сам Элион. Религия Лесного народа проста, всего шесть законов, напомнил он, но тем законам, что выработал с годами Совет для помощи в исполнении основных, необходимо придавать тот же вес. Любить Элиона — значит следовать его путями без всяких компромиссов.
Уснул Томас поздно, видел во сне страшные пытки, а когда проснулся, им сразу завладели две параллельные мысли.
Первая: хорошо бы выяснить, кем в этой реальности является Карлос, если такая связь и впрямь существует, как предположила мимоходом Рашель. Ниточка так себе, конечно, но только за нее и можно было ухватиться, обдумывая возможности бегства с Моникой из плена.
И вторая — о предстоявшем в этот день разбирательстве. Совет уведомил о нем лесных жителей, но в остальном хранил насчет Джастина мудрое молчание. Тем не менее, разговоров в деревне хватило на все утро.
Кто-то недоумевал, зачем это разбирательство вообще понадобилось, — ведь учение Джастина не слишком отличается от того, которому они следуют. Он призывает к любви. Не к ней ли призывает и сама Великая Любовь? Вот его призывы к миру с Ордой понять и впрямь было трудно. Но теперь-то он толкует о любви. Изменился, похоже.
Другие недоумевали, почему Джастина не изгнали сразу, как только он начал проповедовать свое учение, бросающее вызов всему, что свято. Взять хоть разговоры о мире — как можно примириться с врагами Элиона? Потому и трудно понять его учение, что оно и впрямь направлено против Великой Любви.
Амфитеатр, где должно было произойти разбирательство, вмещал двадцать пять тысяч взрослых людей, а поскольку только взрослым и разрешалось присутствовать, места хватило почти всем. Те, кому не повезло, устроились в лесу на склоне, под которым располагалось это большое чашеобразное сооружение, на западном берегу озера.
Каменные плиты на земляных террасах, служившие лавками, были почти все заняты уже после полудня. А к тому времени, когда солнце начало клониться к западу, в амфитеатре негде было и встать, не то, что присесть.
Томас вместе с женой и своими лейтенантами устроился на одной из вышек, откуда все было видно.
— Лучше бы я шел сейчас за Ордой, — пробормотал он.
— Тебе и здесь будет чем заняться, — возразила Майкиль. — Как все закончится, отправимся догонять Орду, и я первая побегу за тобою.
Рядом с ней стоял Джеймус. Накануне вечером они сообщили, что собираются пожениться. Справа от них глазел на сборище внизу Уильям.
Рашель накрыла руку Томаса своей. Только она его и понимала.
— Случись поединок, я все равно не стану убивать его, Майкиль, — сказал он. — Пусть изгнание, но не смерть.
— И ладно. Лучше уж изгнать, чем позволить ему и впредь отравлять души наших детей, — согласилась она.
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться:
— Мне нужно снова добраться до исторических книг.
— И на этот раз я тоже полезу в шатер, — сказала Майкиль. — На Собрании я уже побыла, хватит. Вот разберемся с Джастином, и — за книгами. Джеймус тоже с нами пойдет.
Тот поцеловал ее в губы:
— С тобой — хоть через всю пустыню.
— Всегда, — сказала она.
— Всегда, — повторил Джеймус, и они снова поцеловались.
Публика внизу вдруг притихла.
— Идут.
Томас подошел к перилам и увидел, что по склону в амфитеатр спускается Сайфус в длинном церемониальном одеянии белого цвета. За ним шли остальные шестеро советников. Они направились к большому помосту посреди площадки, на котором стояли восемь высоких деревянных стульев. За ними горели полукругом семь факелов, в центре высилась подставка, на ней — чаша с водой.
