Он молчал. Выглядит чуточку усталым. На лбу появилась еще одна морщинка. Но дышит легко, размеренно. Знает, что я пришел к своему дому? Ждет, пока заговорю первым? Начало, которое могло значить все, что угодно: от военной хитрости до состояния крайнего утомления. Что ж, мне не трудно…
— Здравствуй, Старейший.
— Здравствуй. Не знаю, могу ли я назвать тебя предателем…
Впервые я не боялся стоящего рядом вампира. Не потому, что стал сильнее и уж, конечно, не потому, что Фаргел растерял свою мощь. Просто все известно друг о друге. А с открытым забралом разговаривать всегда легче и, пожалуй, достойней.
Я пожал плечами:
— Был бы предателем, если бы позволил убить друга.
Взгляд вампира изменился, став колючим, жестким, по-настоящему страшным.
— Ты плохо знаешь человека, которого зовешь своим другом, — в голосе Фаргела кипела плохо сдерживаемая ярость.
Это впечатлило. Но я решил поинтересоваться:
— Почему?
Прежде чем ответить, он решил прочитать мои мысли. Раньше я ничего не заподозрил бы, теперь — его осторожные прикосновения были более чем заметны. Я не стал ему препятствовать, позволяя оценить прочность барьера.
Он отступил.
— Охотник многому научил тебя. Всего за два месяца — невероятный результат. Должно быть, твой… друг — хороший боец. Я начинаю жалеть, что отпустил его.
— Тебе не нравится, что я стал сильнее? Смертный обучает вампира, а ты сожалеешь?
— Я этого боюсь, — неожиданно признался Фаргел. — Смертный, а, тем более, охотник, может заниматься с тобой, только преследуя свои цели. Не стоит ему доверять.
— Полгода назад я сам был смертным, — парировал я. — Да и ты когда-то был человеком. Так что теперь, бояться самого себя?
— Себя — нет. А вот твоего охотника… Он непонятен. Значит — опасен.
— В мире слишком много непонятного. Станешь теперь всего опасаться?
— Думаешь, что философски споришь со мной, а на самом деле защищаешь охотника; боишься, что я отправлюсь его искать. Ведь так?
Хм. А ведь прав! Пришлось прикрыть рот и виновато потупиться. На время.
— Часто я оставался в живых лишь потому, что вовремя распознавал опасность, — вещал свое Фаргел.
— Я не собираюсь на тебя нападать. Даже если он — мой друг.
— У охотников не бывает друзей, тем более среди вампиров. Они живут, чтобы мстить. Вся их жизнь посвящена этому.
— Мстить?
— Именно так. Мстят за погубленных вампирами близких. Люди ведь по-разному себя ведут после встречи с нами. Кто-то трясется до конца своих дней, кто-то перебирается в монастырь, некоторые сходят с ума. Эти — мстят. Своеобразная армия смертных, которой иногда удается выиграть сражение.
— Да, но ко мне он относится нормально!
— Это ложь! Если бы Борис успел убить твою сестру, стал бы ты сейчас со мной общаться?
— Ну-у…
— А ты представь: ее выпитое досуха тело, алчущий Борис с кровью на губах, твое горе. Потом — ваша схватка. И вот он я — друг убийцы!
— Почему ты не убил меня?
Фаргел неожиданно опустил голову. Глядя под ноги, проговорил:
— Да, мы монстры. Монстры уже потому, что понимаем: наша пища — это мы сами: наши дети, друзья, далекие потомки. Мы — рабы своей жажды: она заставляет убивать. Мы мерзкие твари уже потому, что знаем: наша пища, останься она в живых, могла бы творить, вдохновлять, любить. Мы лишаем такого шанса. Мы монстры потому, что когда голод утолен и возвращаются мысли, мы вспоминаем, как убитое нами существо недавно разговаривало, пело, смеялось; вспоминаем — и остаемся жить.
Кто бы мог подумать, что Фаргел так разоткровенничается? Я ловил каждое слово.
— Среди нас мало настоящих убийц: тех, что не жалеют о прошлой жизни. И, послушай, им часто завидуют. Я им завидую! Потому что, когда отрываюсь от тела, не чувствую гордости за содеянное; и думаю, что я, наверное, проклят…. Теперь ты понимаешь, почему жив?
— Нет. Ты должен был убить меня просто из милосердия.
— Я не властен над твоей жизнью. Не имею права решать, жить тебе или умереть.
— Но если ты решаешь судьбу других людей, что тебе моя?
— Это единственное, что от меня зависит. Ты не похож на убийцу. Тем больше поводов оставить тебя в покое.
«Сначала он говорил, что не властен над моей жизнью».
Я смолчал.
— Я не могу тебя винить в смерти Бориса, — продолжал Старейший. — На твоем месте поступил бы так же. Но, должен сказать, если бы не священник — ты был бы мертв. Отчаянным везет.
Я тоже об этом думал. И много раз. Но сейчас меня интересует иная тема:
— Фаргел, нам нужно договориться насчет Сергея Вик…. Ну, охотника, с которым вы встретились неподалеку.
— Я уже сказал, что не стану преследовать его.
— Он — мой друг. Я не хочу, чтобы с ним, что-то случилось.
— Ты понимаешь, о чем просишь? Я — вампир. Он — охотник. С любым из нас может «что-то» случиться!
— И все же, если это будет в вашей власти, обойдитесь без драки.
— …Ты защищаешь его от меня, но ведь есть и другие бессмертные.
Я упрямо мотнул головой:
— Вряд ли. Если бы вампиров было много, люди давно вывелись бы. А, кстати, сколько нас?
— Тысячи две… Может, три — никто не знает точно, — Фаргел смерил меня тягучим взглядом. — Хорошо, если это будет зависеть от меня — он будет жить. Если только не будет другого выхода. Ты защитишь меня от него?
Защитить? Вампира от охотника?
Трудно сказать, что удержало меня от поспешного ответа. Может, кровавые сцены, развернувшиеся вдруг перед глазами?
— Нет, это я гарантировать не могу.: человек посвятил свою жизнь мести. Он просто не станет меня слушать.
— А я, значит, должен его беречь? — сарказму в голосе Фаргела мог позавидовать любой циник.
— Если вы схватитесь при мне — я разниму вас.
— Разнимешь? Ты? — Старейший глянул так пристально, что я заволновался. — Да, теперь ты сможешь попытаться. Охотник здорово над тобой потрудился. Знать бы еще — зачем?
Я чуть наклонил голову к плечу. Неисповедимы, мол, пути Дроботецкого. Но, в самом деле, какой ему прок? Неужели так верит в мою непогрешимость? Или рассчитывает превратить в еще одного охотника?
— Кеша, ты мне нужен. Особенно как ученик.
Я вздрогнул.
— Ты против? — Фаргел смотрел в мои глаза, проникая, казалось, в самую душу.
— Пока не знаю, — пробормотал обладатель души. — Быть учеником вампира… Что я должен буду делать?
— Ничего. Кроме того, что сам захочешь.
— А в чем тогда смысл ученичества?
— В передаче опыта. Вампиры не живут вечно. Еще ни один из нас не умер естественной смертью. У нас нет детей. Только обращенные. А те далеко не всегда оказываются такими, какими нам бы хотелось. А хочется уйти, оставив о себе какую-то память.
