БАРЛЕЙ
Война с Конвенто началась после официального выезда их дипломатической миссии из Сенара.
Сегодня некоторые обвиняют меня в том, что я якобы показал себя жестоким в войне, но вы поймите одно: на протяжении всех боевых действий против Конвенто мы вели себя благородно, потому что так же поступал враг. Конвенто — религиозная нация, они подчиняются законам войны. Мы дрались и убивали их людей, теряли своих солдат, но все это время знали, что должны уважать противника.
С Алсом все наоборот: алсиане никогда не представляли нацию в борьбе, они были всего лишь кучкой жадных до крови террористов. Вы, наверное, думаете, что я использую слово «террорист» в иносказательном смысле, но это не так. Конвенто сражался с нами в открытом поле, обычно на голой соли. Алсиане воевали в наших домах, на наших улицах, убивая и гражданских и военных без разбора. Конвенто принимал участие в боевых действиях, потому что их правительство объявило нам войну. Алсиане дрались только потому, что в их животной сущности есть жажда убийства. Не было дебатов в алсианском правительстве, не было объявления войны со стороны их властей, потому что у алсиан никогда не существовало правительства, власти или вообще цивилизации.
Теперь вы наверняка согласитесь, что их просто нельзя назвать солдатами, или же мне придется признать воином любого сумасшедшего, взявшего в руки оружие; тогда каждый убийца, любой преступник заявит, что он воюет. Конечно же, индивид не может объявить войну, это прерогатива правительства. Разделение этих двух вещей чрезвычайно важно для поддержания закона и порядка в любой стране.
Вначале конвентийцы сражались с нами в воздухе, и я без тени злобы признаю, что делали они это отлично. Мы потеряли весь воздушный флот, за исключением двух самолетов, прилетевших домой с такими тяжелыми повреждениями, что казалось чудом — или доказательством искусства пилотов, — что они вообще добрались.
После такого поражения люди начали выражать недовольство, пошли слухи о том, что я расслабился после первой победы и поэтому по-дурацки упустил инициативу из рук. Но, по правде говоря, Конвенто понес не меньшие потери, так что никто из нас не завоевал господства в воздухе. На земле также велись бои в районе нашей укрепленной базы в Алсе.
Но война с Конвенто продолжалась ровно столько, сколько длится любая война. Через три недели я встретился с их президентом в Йареде и подписал протоколы, что и ознаменовало окончание нашей вражды. Мы — два благородных народа. Конвенто позволял нам иметь военную базу на месте бывшего Алса. Необходимое условие — прежде всего для подавления последующих террористических вылазок из района северных гор и отчасти для сбора урожая соляных угрей и съедобных растений: в те времена еды все еще не хватало. В ответ мы обещали не летать западнее седьмого меридиана, не проводить военных операций на территории Конвенто и так далее.
Их вице-президент доверительно сообщил мне (так как на самом деле все великие деятели — всего лишь люди, мы болтаем и сплетничаем не меньше любой домохозяйки), что многие граждане Конвенто боялись распространения агрессии алсиан в горах к северу от Персидского моря. Сейчас они стали всего-навсего обыкновенными бандитами: приучились воровать пищу, нападать на путешественников и вообще вести себя крайне вызывающе.
Честно говоря, я лелеял надежду, что в не столь далеком будущем Конвенто объединится с нами для того, чтобы выкурить алсиан из гор. Без воздушного прикрытия — незначительное количество самолетов, оставшихся после войны, занималось поставкой необходимых продуктов с базы — миссия становилась мучительной, долгой и к тому же небезопасной.
Еще более ухудшало положение то, что часть алсианских террористов свила гнездо где-то на юге. С началом мирных переговоров с Конвенто и занятием алсианских руин война практически закончилась. Опасения вызывало значительное количество алсиан, не желавших принимать сей факт.
Конечно, они могли бы подписать с нами соглашение и отстроить город заново, возможно, под наблюдением сенарских полицейских, но насильное введение порядка и закона им принесет только благо. Вместо этого алсиане предпочли упорствовать в своей враждебности.
Помню, как пригласил в свой офис Жан-Пьера. Он командовал войсками в короткой войне против Конвенто, но на этот раз я собирался поручить ему более трудную задачу.
— Мой друг, — начал я, — мы выиграли войну, просто враг не хочет принимать этот факт. Нам необходимо заставить его поверить в случившееся.
Помню его улыбку — его улыбку! О, простите меня, если я становлюсь излишне сентиментальным… Одного воспоминания о Жан-Пьере достаточно, чтобы мои глаза наполнились слезами. Я поставил в записях сноски около его изображения. Щелкните мышкой по стрелочкам, и вы увидите то, что происходило в тот день.
— Великий лидер, — обратился он ко мне, — анархисты действительно должны понять волю Божью, а если они не хотят делать этого, я их заставлю.
— Я могу на тебя положиться, — с жаром произнес я, беря его за руку, — весь Сенар надеется на тебя.
Он улетел на север на следующий же день, во главе четырех самолетов и группы свежих солдат, с задачей поддерживать порядок и спокойствие на восточном побережье Персидского моря.
Считал ли я его своим сыном? Сравнение с другими святыми отношениями между Отцом и Сыном наверняка не покажется вам богохульством. Иногда я просыпался среди ночи, а однажды даже на самом деле всю ночь провел в церкви и, стоя там во время утреннего Шепота, вслух говорил, надеясь донести слова до Создателя. Самопожертвование!
Самопожертвование! Почему именно оно должно лежать в основе устройства вселенной? Но только тишина, чистая первозданная тишина церкви была мне ответом. Если мой разум и спотыкается в своих рассуждениях, как запинаются иногда ноги, то в душе я все-таки знаю, что правда в самопожертвовании.
Помню, как стоял в своем офисе и смотрел на летное поле, а Жан-Пьер шел к самолету, на его прекрасном лице сияла улыбка, когда он шутил с приятелями, шагающими рядом с ним. Я смотрел, как самолет взлетел в воздух и исчез на севере.
Я больше никогда не видел его.
Мы действовали ночью.
Прежде всего пробрались на юг и установили бомбы на Великой дамбе, которая принимала на себя всю тяжесть Шепота. Меня удивило, что сенарцы оставили без охраны большую часть грандиозного строения, но, хорошенько поразмыслив, я понял, что дамба тянулась на многие километры и потребовала бы слишком большого количества солдат для охраны. Мы оставили в конструкций заряды, похожие на личинки, спящие до поры до времени в мясе.
