Потом наши шарики прилетели на улицы, в парки, возможно, ударялись о стены домов и безрезультатно пытались преодолеть каменные блоки, напрягая свои моторчики. И потом пришел Шепот, воздушный ураган, наполненный колкими, как алмазы, крупинками: проломленная дамба пропустила гораздо более сильный ветер, чем обычно. Люди попрятались в страхе в дома. Природа взорвала наши хрупкие шары, испещрила строгие стены зданий маленькими отверстиями, позволившими первозданному воздуху планеты проникнуть внутрь. Дюжины устройств упали на землю, их пинает и кружит ветер, загоняет в канализационные ходы, заставляет взрываться у фундаментов домов…
Взрывы совпали с пиком мощи Дьявольского Шепота. Я ничего не слышал, погребенный под слоем соли, но даже будь я снаружи, все звуки заглушила бы ярость ветра. И в темноте мы крались подальше от этого места, а горизонт с южной стороны мерцал красным от разгрома, который мы учинили.
Прошло почти четыре месяца. Во скольких сражениях мы побывали? Не могу сосчитать. Скольких сенарцев убили? Может, больше тысячи? Я не помню.
Я вспоминаю прошлое и пытаюсь превратить свои мысли в сухой отчет, но события видятся так не четко, а мои ассоциации так сильны! Я иногда думаю, что важно не то, что человек делает в жизни, а то, какое это имеет для него значение.
Однако не вижу причины, чтобы вы видели все моими глазами, пока вам не расскажут, что я чувствую, но даже в этом случае нельзя вложить человеку в голову свои мысли. Этот трезвый вывод никогда не приводил меня в восторг. Но я рассказал вам о нем с определенной целью. Я пытаюсь достучаться до вас, но никогда не смогу сделать этого.
Например, я могу поведать об одной акции. Мы лежали в засаде на юге города, собираясь напасть на торговый грузовик, направлявшийся в поселения на южном побережье, налететь на него, как ястребы на добычу. Мы установили взрывные устройства на пути грузовика под слоем соли, чтобы блокировать машину. Внезапно за нашими спинами оказались сенарские солдаты, которые тотчас спрятались под прикрытие дюн. Завязалась ожесточенная перестрелка. Это произошло в сумерках, незадолго до Шепота — мы рассудили, что водитель уже устанет и начнет подумывать об остановке.
В конце концов я приказал отступать. Я решил не прыгать сразу: не знаю почему — может быть, опасался ловушки. Поэтому мы побежали обратно: сначала первая дюжина, низко опуская головы, пробралась в укрытие, расчистила место на верхушке дюны и открыла огонь, прикрывая отход своих коллег. Мы отступали добрый километр таким манером, ни на минуту не прекращая отстреливаться. Наверное, я собирался продолжать бой до начала Шепота, а там враги сами попрячутся. Но они раскусили наши планы и стали обстреливать нас шрапнелью.
Шрапнель горит как фейерверк, но выбрасывает не лучи, а иглы, которые и посыпались на наши головы. Люди сразу же активизировали свои шары, мне даже не понадобилось отдавать приказа. Я тоже нажал на кнопку и услышал, как выпускается воздух, а потом заработал двигатель, и мной с тошнотворной быстротой выстрелило вверх.
Мы видели, как взорвался второй шрапнельный снаряд, но уже внизу, а это оружие выпускает иглы только вниз, на место, которое находится под ним. Сверху взрыв смотрелся как прекрасное зрелище. Соткался ковер из частичек света — сначала воздушный, а потом и соляной. Угольки медленно догорали. Мы медленно опускались, как будто прорывались сквозь твердое вещество, как якорь корабля сквозь вязкую воду. К тому времени, как наши ноги снова почувствовали твердую поверхность, Шепот уже начался, так что мы упали в облако жужжащих кристаллов, и людям пришлось с боем вырывать себе убежища. Меня сильно поцарапал тот ветер, как сейчас помню.
Но как передать вам все мысли, которые обуревали тогда мой разум? Я мог бы рассказать, как мы потеряли четверых, что я заработал самую серьезную из всех своих ран — иглу, застрявшую в тазовой области, болезненный прокол в верхней части бедра. Как дорога на север, после столкновения, стала самым неприятным событием в моей жизни: каждый шаг отдавался жуткой болью во всем теле. Как нам пришлось остановиться и с боем прорываться сквозь соляные купола к северу от дамбы и как я тоже дрался, хотя каждый вздох казался последним, а боль окутала меня, словно панцирь черепаху. Как я стрелял из ружья, не осознавая, что делаю и каким образом это действие отражается на окружающем мире, стрелял, чтобы кричать, кричал, чтобы избавиться хоть на мгновение от боли. Как мы в конце концов добрались до машин и Олег вытащил иглу щипцами. А боль от операции стала почти облегчением, потому что сконцентрировала все предшествовавшие страдания в одной точке, дала мне возможность кричать по конкретному поводу. Я отлеживался целую неделю, прежде чем смог просто встать…
Я мог бы рассказать вам об этом, но тогда повествование фокусируется на чем-то второстепенном — на боли, которая неизбежна во время войны. Я преуменьшаю тяжесть ситуации, ее просто нельзя выразить словами. Все это не мои мысли. Это случилось, но не затронуло мои размышления.
Мои мысли сейчас там, на южной окраине города. Первый этап битвы. Все мои чувства необычайно обостряются, как только вокруг начинают кружить иглы. Очень сложно выразить свои ощущения в словах. Запах вечернего ветра, солено-озоновый аромат прохладного воздуха перед Шепотом. Но это не просто запах, а осознание того, что до начала сражения я не замечал его, а в пылу борьбы меня как будто осенило. Даже не то чтобы осознание затмило собой ощущение. Важно просто существование, как будто существование — это что-то отдельное от мышления.
Наверное, сам случай лишил меня на мгновение способности думать. Или возбуждение, прекрасное напряжение мышц в желудке, прекрасное, как женщина, обвивающая мужчину во время любовных утех. Это совершенный полет чувств, воображаемая связь с белой пустыней, простирающейся за спинами атакующих, сереющих в угасающем свете. Простирающейся бесконечно, во все стороны, по всему миру, вокруг ядра планеты, пока не достигнет нас, стоящих на другом краю дороги. На самом деле я говорю сейчас не о столкновении, не о реальной дороге, которая располагалась в полукилометре от моря, а о труднообъяснимых частицах памяти о войне — той войне, моей войне.
Летящие иглы производят еле слышный шипящий звук, как будто материя трется о материю. Они скользят, невидимые в воздухе, пока не поймают луч света, и тогда уже сверкают, как чешуя всплывшей на поверхность воды рыбы. Но если вы увидели одну из них, уже слишком поздно уворачиваться — игла уже прошла сквозь ваши внутренности, попала вам в руку, ногу, стопу, туда, куда только можно ранить. Но вот она — красота, красота сражает вас быстрее, чем вы успеваете осознать, что ранены. Красота вечна. Именно об, этом я думал. Суетливая беготня с грациозностью балетных па, изготовка на позиции, с дрожью каждой частички тела. Отдача от плевков моего оружия и тонкие полоски металла, улетающие в сторону врага. Запах в воздухе. Красота Соли.
