Не может быть, чтобы он не помнил…
Я легко читал мысли Николая Михайловича.
Я вообще легко и без интереса читаю любые чужие мысли.
Маленькие и большие, гнусные и нежные, какие угодно, но чаще всего скучные и безразличные. Таких всегда больше. Правда, Последний атлант не догадывается о моем странном даре. У него идея-фикс: вывести меня на реальные воспоминания.
А у меня нет воспоминаний.
Я даже не помню, что любил раньше.
Это сейчас я люблю сидеть в переполненных кафе, ресторанах, ночных клубах. Музыка и шум не мешают мне. Приглядываюсь к лицам, прислушиваюсь к словам и к мыслям. Вон тот человек похож на монгола, а размышляет как самый распоследний француз. А тот похож на осетина, но вслушаешься и понимаешь, что он коренной русский…
О своем даре я узнал года три назад.
Случайно, конечно. До этого ничего такого не наблюдалось.
В кафе «Иероглиф» за мой столик нагло уселся (загрузился) плотный упитанный молодой чел. Не спросил разрешения, просто отодвинул свободный стул. Розовый, как кабан, с небритыми руками. Улыбнулся мне. А про себя оценил мою внешность: «Чмо!» Я это не сразу понял, что он обо мне. Устроился прямо под ярким баннером: «Если вы пьете, чтобы забыться, платите бармену вперед».
«Чмо!»
Это он обо мне так подумал!
Нагло сдвинул в сторону меню, все эти разнообразные баночки со специями, красивую салфетницу, и жадно заказал официантке несуразное количество жратвы. При этом прикидывал, рассматривая меня: «Ну и чмо! Прям чмо. Вот не повезло! Все столики забиты, а этот в рот будет заглядывать».
– Напрасно вы заказали так много.
– С чего вы взяли, что это для меня много?
Он уставился на меня. Он стопроцентно был уверен, что я чмо. Ему казалось, что он очень точно определил меня. Даже прикинул: «Может, не ждать? Может, сразу дать по репе придурку?» Но решил: «Ладно. Это успеется. Сперва покушаю».
Это покушаю меня особенно оскорбило.
– Зря вы заказали так много. Не успеете покушать.
Он замер. Уставился на меня. Даже оглянулся. Но никого и ничего за его спиной не было, только баннер висел с напоминанием о заблаговременном расчете. Ласково улыбаясь, отхлебнул из высокого бокала. Красивое рубиновое вино. Но он отхлебнул жадно и много. Это ему казалось, что ласково. Терраса кафе «Иероглиф» выходит на бульвар, совсем рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки проходят люди. «Нехорошо… Негигиенично… – думал мой наглый визави. – Да еще это чмо… Ну, блин… Обгложу рульку и засвечу косточкой…»
Я отчетливо видел химический след его неопрятных мыслей.
Они извивались. Они выглядели белесыми. Они доставляли ему острое, даже болезненное наслаждение. «Закажу чашку чая… Зеленого, что ли? Чтобы совсем глаза ему не ошпарить…»
Пришлось предупредить:
– Вы не успеете.
– Чего я не успею?
Он опять оглянулся.
Глаза недоуменно щурились.
И как раз в этот момент к террасе подкатила машина – черный мощный джип «Хонда». Водила просто сбросил скорость, и машина медленно катилась вдоль террасы. И два бритых качка, одновременно распахнув дверцы, вывалились наружу. Они сорвали моего визави со стула, он только изумленно всхрапнул. Они за волосы – головой вперед – заученно кинули его на заднее сиденье. Третий, ухмыльнувшись, посмотрел на меня и от души врезал резиновой дубинкой по столику. От удара чужой салат так и брызнул мне в глаза и на подбородок.
Когда они исчезли, подошел официант.
– Ваши друзья? – зачарованно спросил он.
Я кивнул. Если енота-полоскуна кормить кусочками сахара, он сходит с ума.
Мой наглый визави, мысли которого я свободно читал, сильно напомнил мне обезьяну. На обложке рабочей тетради, в которую я многие годы заносил интересные наблюдения и понравившиеся цитаты, красовалась семья обезьян. Слева самец гиббона, справа самка гиббона. Меня всегда интересовало, где сам гиббон? – но это вопрос, конечно, больше риторический. Вот визави и напомнил мне такого отсутствующего гиббона…
Тетрадь, кстати, исчезла.
Из закрытой квартиры, три дня назад.
– Тебе опять звонят, – кивнул Последний атлант. – Возьми трубку.
«Сергей Александрович?» – женский голос прозвучал торопливо, испуганно.
– Да, Сергей Александрович.
«Я – Лиса».
– Мы знакомы?
«Нам нужно встретиться».
– Я не пользуюсь услугами телефонных девушек.
«Да нет, нет, что вы! Это совсем другой случай, – торопливо, испуганно повторила неизвестная мне Лиса. Она так торопилась, что даже не обиделась. – В кафе «Иероглиф». Через час».
Ну, надо же, я только что вспоминал это кафе.
И добавила, почувствовав мою нерешительность:
«Вы ведь хотите вернуть свою пропавшую тетрадь?»
Самка гиббона, самец гиббона… Она будто мысли мои подслушала…
5.Но, в общем, я не сильно удивился.
Я постоянно чего-то жду. Постоянно что-то вылавливаю.
Скажем, выделяющееся лицо в толпе. Или необычный голос. Или странный взгляд. Пытаюсь увязать не увязываемое. Но моя память чиста, без всяких раздумий я набиваю ее всем, чем придется. Чаще всего прикидками к новой компьютерной игре. Пытаюсь представить каменистую пустыню, облизанную сухим ветром, сухой сиреневый туман. Вижу то, что прячется вдалеке – за песками, за обожженными каменными останцами. Шамбалу вижу – таинственную страну. Звук длинных труб слышу.
В общем-то, Шамбала рядом, но к ней трудно приблизиться.
Ты можешь идти к Шамбале годами, десятилетиями, но если ты не призван, если ты не услышал внутренний зов, дальние звуки так и останутся дальними звуками. Паша ведь не случайно пытается поймать меня на внезапных воспоминаниях, и Последний атлант Николай Михайлович тоже не случайно пытается запутать меня в долгих сложных беседах. Они прекрасно знают, что у меня нет прошлого, это их заводит. Люди нетерпимы к чужим бедам. Пять лет назад при заходе на посадку в местном аэропорту взорвался и сгорел рейсовый самолет. Из ста сорока двух пассажиров, оказавшихся в огне, выжил только один.
Вы, наверное, догадались – кто.
Полгода в реанимации. Полгода в специальной клинике.
Есть люди как люди, есть больные люди, есть очень больные, а есть такие, наконец, что и на людей не похожи. Позорные неестественные животные, так их определяет Паша. Вот я такой. Позорный и неестественный. В общей сложности, я почти полтора года провел вне привычного мира. К тому же, память моя оказалась стертой. Я не помню, кто я, откуда, куда и зачем летел, как меня звали, где вырос, есть ли у меня родственники и друзья, чем занимался до того момента, как купил билет на злополучный рейс. Пассажиры и экипаж самолета погибли, никаких документов при мне не оказалось, кроме рабочей тетради, уцелевшей в прожженной куртке. Я мог оказаться любым из погибших, но никто меня не опознал и ни один запрос обо мне не было получено исчерпывающего ответа. Видимо, я перенес слишком много операций, чтобы меня можно было узнать. Я как древний ихтиозавр всплыл из ничего, из тьмы, из вечного пламени. Не в капусте меня нашли, не аист меня принес, не из Интернета меня скачали. Люди – существа постоянно врущие, любящие преувеличивать, а я и врать не могу. Да и какой смысл врать, если все тобою сказанное может оказаться правдой?
