Иногда Последний атлант сравнивает мою память с костяшкой домино пусто-пусто. К счастью, меня это не мучает. Интересов у меня мало. Я не покупаю книг. Не хожу в кино и в театры. У меня нет постоянного круга общения. В офисе – отдельное место, но чаще всего я работаю дома. «Помнишь, как ломается лед весной на Ангаре?» – любит внезапно спрашивать Паша. «А почему на Ангаре?» – «Да такая уж позорная река. Ты что, не плавал по ней?»
Не знаю.
Не помню.
Не с чем мне сравнивать окружающее.
Какое-то время думалось, что в шумных ресторанах, в ночных клубах, в популярных кафе я могу попасть на глаза кому-то, кто меня знал, но даже на показанные по телевидению фотографии никто не отозвался. Не вызывает интереса моя обожженная физиономия. Правда, нет худа без добра: в ночном клубе «Кобре» я познакомился с Пашей. Мы в ту ночь пытались активно напиться, каждый по своей причине.
Узнав про мою особенность (беспамятство), Паша пристал ко мне: «А какие цветы ты дарил жене?»
«А у меня была жена?»
Паша злился.
Он мне не верит.
Он убежден, что у меня исключительная память.
Действительно, я могу один раз взглянуть на страницу любого самого сложного текста и с точностью ее воспроизвести. Но до Паши не доходит, что это всего лишь оперативная память, не больше. Да, после самого беглого прочтения я способен воспроизвести тексты и графики любой сложности, но о себе, о своем прошлом я ничего не знаю и не помню.
Одно утешение: в отличие от Паши и Последнего атланта, меня это не мучает.
Но у меня есть мечта. Получив деньги за новый сценарий, я собираюсь съездить в Сикким. Это сейчас Сикким всего только штат Индии. А когда-то он был таинственным королевством.
«Почему в Сикким?» – присматривается ко мне Последний Атлант.
«Не знаю… Так хочется…»
«Ты раньше бывал там?»
«Я что, сумасшедший?»
«А куда ты летел в последний раз?»
Я пожимаю плечами. Не помню. Рейс Санкт-Петербург – Южно-Сахалинск. С несколькими пересадками. Я мог лететь куда угодно. Даже в Сикким. Сейчас, кстати, я хорошо изучил в Сети будущий маршрут до Гангтока. «Сноувью» – такой там есть отель. Расположен невдалеке от главного буддийского храма Цук Ла Канг. Там я увижу танец Черной Короны, услышу рев длинных деревянных труб. За узкими окнами встанут передо мной острые ледяные пики Канга, Джану, Малой Кабру, и главной Кабру. Я увижу ледяные кручи Доумпика, Талунга, Киченджунги, Пандима, Джубони, Симвы, Нарсинга и Синиолчу. Наверное, и Пакичу увижу, если окна моего номера будут выходить в ее сторону. И Чомомо, и Лама Андем, и Канченджау.
Нет плохих вестей из Сиккима.
Взлетят с каменной лестницы синие бабочки.
В монастыре Румтек хранится Черная Корона Кармапы, и увидевший ее никогда уже не переродится в нижних мирах. Почему не попробовать такой вариант? По крайней мере, это не так скучно, как думать о каком-то электрике, включающем какой-то счетчик в твое отсутствие, или о тетради, пропавшей из запертой на замок квартиры, или о незнакомой женщине, назначающей тебе свидание.
Однажды Паша предложил мне снять мультик.
«Как о чем? – фальшиво удивился он. – О Черной Короне Кармапы».
Это он так пытается подловить меня. Я постоянно читаю в его сознании, как активно он не верит в мою беспамятность. «Бедная женщина молодого сына козла отправила в рощу пастись… Изменчиво все, а вечны лишь рожки да ножки…» Позорные америкосы подобные мультики снимают давным-давно, жаловался Паша, а у нас точные знания совсем разлюбили. Даже «Центрнаучфильм» переименовали в «Центр национального фильма»…
6.Выпроводив Последнего атланта, я подошел к окну.
В сквере у киоска догонялись ребята. Я отчетливо слышал: «Девушки, хотите веселого самца?» Обыватель вздрагивает, услышав такое, а я наоборот прислушиваюсь с интересом. В игре, над которой я работаю, тоже многое заставляет вздрагивать. Там пылит каменистая пустыня, отсвечивают на солнце сизые солончаки. Профессор Одинец-Левкин замахивается хлыстом. Верблюды поворачиваются к ветру задом. Ветер дует и дует, и голова от него болит, как от угара. Карлик в седле стонет: «Я болен. Говорю вам, я болен». Соленая пыль режет легкие. Ночью неизвестные животные подходят к палаткам, осторожно стучат рогами в обледенелое полотно.
Я вижу это.
Вижу отчетливо.
За профессором Одинцом-Левкиным следуют на низких лошадях тихий тибетец Нага Навен, за ним два суетливых проводника-монгола, усталые красноармейцы. В песках, в сиреневом мареве тонет путь. Вот монгол упал без чувств – задохнулся. Глаза слезятся, болят от сиреневого соляного блеска. Облезлая собака, повизгивая, путается в ногах усталых лошадей. Возникнет субурган посреди пустыни: верх из потрескавшегося дерева, подкрашен синим, как отблеск неба.
Хулээй! – молит монгол.
Морендоо! – требует профессор Одинец-Левкин.
А куда скакать? Как? Хана зам? Где правильная дорога?
Сиреневые солончаки. Разбитые на куски каменные деревья.
Тихий тибетец морщинист, монголы крикливы, красноармейцы без всякого интереса смотрят на пески и на голые камни. Им приказали, они идут. В начале пути монголов было трое, потом один отстал, может, его зарезали тангуты. Профессор Одинец-Левкин яростно взмахивает хлыстом. Отставший монгол, вот он мудрец был или осел?
Будь ослом, нашел бы дорогу.
Приземистая лошадь поводит ушами.
Карлик задыхается в кашле. «Я болен. Говорю, болен».
С его ростом лучше не слезать с лошади, легко потеряешься среди камней.
Раз, два, три – вижу три народа.
Раз, два, три – вижу три книги прихода Майтрейи.
Одна – от Благословенного, другая – от Асвогшеи, третья – от Тзон-Ка-Па.
Одна написана на Западе, другая – на Востоке, третья будет написана на Севере.
Раз, два, три – вижу три явления. Одно с мечом, другое – с законом, третье – со светом, ярким, но не слепящим.
Раз, два, три – вижу три летящих коня. Один – черный, другой – огненный, третий вообще – снежный.
Раз, два, три – вижу свет.
Луч красный, луч синий, луч серебряный.
Нага Навен опять затянул свою мантру. У него бак потек, гуси в голове. Да и профессор – известный фикус. Пора нажать save , точку сохранения игры. Жаль, что в жизни так не бывает. Жизнь невозможно повернуть назад, как поет лошадь Пржевальского.
