Звенела посуда… Мелодично позвякивали кажущиеся розоватыми в коктейле кусочки льда о тонкие стеклянные стенки бокалов. Бесшумными белыми привидениями скользили между столиками элегантно затянутые в белые смокинги кельнеры… Во внутреннем зале играл оркестр и пел баритон:
«Монтевидео, Монтевидео!…
Куда же скрылась малютка Клео?!»
Мелодия была тягучая и надрывная. Женщины закатывали темнеющие в глубинах глаза и конвульсивно глотали насыщенный опиумом дым сигареток «Изида».
«Монтевидео, Монтевидео!…
Какие сны нам снились с Клео!…»
На свободной площадке прижимались друг к другу танцующие, истомленные взаимной близостью и проникающей до спинномозгового нерва мелодией. Бесшумные и бесстрастные, скользили кельнеры, красивые и доступные.
«Монтевидео, Монтевидео!…»
«Шоколадный эклер для синьориты»… — «Два коктейля „Семь девушек“»… — «Тридцать пезо, синьор… благодарю, синьор»… — «Сода-виски для синьора».
Прекрасный город Буэнос-Айрес! «Прекрасный воздух» — в переводе на все языки… Воздух, который пахнет легкой, беззаботной и бездумной жизнью, девушками со стройными ногами и начесанными на лоб гладкими, блестящими волосами, звоном пезо, душистыми сигаретами и солеными просторами Атлантического океана.
Дышит Атлантика, спокойно и мощно, лиловая под лиловым закатным небом… Колеблются ладони-листья веерных пальм на Авенида Хенераль Сапиола и в парке 3-го февраля… Шуршит прибой и плещется о камни Хенераль Сапиола, шелестят переплетающиеся струи Рио де ла Плата и Атлантики…
«Монтевидэо, Монтевидэо…»
Прекрасный отел «Маджестик», что на углу Майского проспекта и Пиедрас Эсмеральда… Роскошный отель, богатый и дорогой… Настолько роскошный и дорогой, что совсем не по карману русским эмигрантам, бывшим героям, летчикам, исчертившим вензелями голубую прозрачность воздуха на «Ньюпорах» и «Фарманах», а теперь только пылящим на потрепанных «Фордах» и «Рено» — Ривадавию, Пампу и Рио Кальяо и сменившим авиаторский шлем на шоферскую каскетку.
Впрочем, платит за это удовольствие синьор Хиос; богатый, как Крез, стройный и красивый, как Антиной и глупый, как курица… Платит и удивляется: откуда у этих русских шоферов Маевского и Балабина — появились смокинги, добротные, с настоящими атласными лацканами?.. Действительно, странно!
Синьор Хиос — любит русских синьоров… Может быть, потому, что его папаша во время окончившейся войны славно подработал на консервах из тучных аргентинских волов и этим дал синьору Хиосу возможность ужинать с русскими шоферами в отеле «Маджестик»… А может быть, потому, что Мадлена, красавица Мадлена с головкой холливудской кинозвезды, с глазами, которые излучают все адские мученья и земное блаженство, с ногами, обтянутыми тончайшим японским шелком «Виктория», которые лишают сна и аппетита, может быть, потому, что эта Мадлена — жена русского синьора Маевского…
Она — француженка, эта Мадлена. Она парижская мидинетка, которую русский синьор отыскал в каком-то второразрядном кафе Монмартра во время своих бесконечных скитаний по белу свету. В Париже русский синьор тоже возил на «Рено» — французов, как здесь возит соотечественников синьора Хиоса.
Он, холодный, бесстрастный, спокойный, уравновешенный, ничему не удивляющийся, прошедший огни и воды, видевший слишком много, во всяком случае, много больше, чем положено на долю среднего человека — как он любит свою Мадлену! Его глаза только тогда и блестят, когда он смотрит на нее, его губы только тогда и улыбаются, когда он говорит с ней.
Он совсем не богат, этот синьор Маевский, весьма вероятно, что он даже бедствует, ибо как же может не бедствовать простой шофер в городе легкого воздуха!.. Может быть, недосыпает и недоедает, чтобы ноги Мадлены обтягивал шелк «Виктория» и чтобы от нее пахло «Герлэном».
О, она элегантна, как дама света, с тою только разницей, что дамы света редко имеют такие глаза, такие брови, такой нос, такие губы и такую фигурку, как Мадлена. Недаром мужчины всегда плотоядно ухмыляются, когда она проходит мимо них.
Ах, если бы ему, синьору Хиосу, она ответила взаимностью!.. Он бы носил ее на руках, он бы не пожалел половины папашиных капиталов для того, чтобы сделать ее жизнь похожей на сновиденье… О, она стоит даже больше чем половину папашиных денег, принесенных ему аргентинскими тучными волами…
И она, божественная Мадлена, вынуждена довольствоваться теми грошами, которые отрывает от своих завтраков русский синьор!..
Впрочем, она милостива к нему. Когда он долго, упорно и выразительно смотрит на нее своими томными, с поволокой, миндалевидными глазами — она прикрывает вспыхивающие в ее глазах дьявольские искорки — такими ресницами, что тень от них падает на ее щеки, похожие на персик…
Еще сегодня, когда они будут танцевать — он скажет ей все: выразит всю глубину своих чувств и изъяснит всю суть своих деловых предложений. Не может быть, чтобы она осталась равнодушной к его красоте и пезо его папаши.
«Монтевидэо, Монтевидэо!…
Рыдает сердце… Приди же, Клео!…»
— надрывался баритон, пока второй русский синьор, Балабин, плотный мужчина со шрамом через всю левую щеку — классический тип лихого рубаки — чертыхнувшись, не отвлекся в сторону от темы о героизме, бесстрашии и храбрости:
— Что он, ей-Богу, кота за хвост тянет!.. «Монтевидэо, Монтевидэо»… Черта там хорошего, в твоем Монтевидэо!…
Такие же черномазые, как и ты сам… Эх, Николай Васильич, Николай Васильич — не видал он нашей Полтавы или Богодухова! А тоже, «Монтевидэо»!… Эй!… Пст… Один коньяк для синьора; для меня, то есть… Говаривал один мой знакомый дьяк в Глухове: «Из легких вин — предпочитаю коньяк; оно и вкусно и не хмельно»…
Маевский криво усмехнулся… Опять этот Балабин перебивает интересную мысль…
— И все же личная храбрость есть что-то такое, что совершенно не поддается анализу. По-моему, или храбрость вообще вся наша жизнь или ее вовсе не существует…
Часто приходится слышать, что каждый человек в душе трус… Храбрый это тот, кто свою трусость сумеет не проявить в минуту опасности, спрятать так глубоко, что посторонние наблюдатели ее не заметят. Я не разделяю этого мнения. Мне, например, никогда не приходилось задавать себе вопроса: храбр я или труслив, но чувства страха — никогда испытывать не приходилось… Ни в каких переплетах и переделках. Просто мне непонятно, что значит чего-то или кого-то бояться. На войне…
