— Кажется, мать пришла?
Сластенова босиком вошла в комнату и, не выпуская сумку из рук, села на тахту.
— Представляешь, не было обнаружено ни одной улики, — Сластенов наклонился к самой доске, описал рукой дугу, откинулся. — Значит, жертва качества?
— Сливай воду — ладья на связке, — Кирилл взял чашку со стола и пересел на тахту. — Что сказал специалист?
— Ну и намаялась я сегодня, — Сластенова достала икону из сумки, распеленала.
— Тебе не совестно выигрывать у отца на зевках? — Сластенов тоже подошел к тахте. — А если нет улик, значит, нет даже кандидата в убийцы…
— Ты это, Вань, о чем? — Сластенова унесла икону в спальню, спрятала под подушку, вернулась.
— Так что сказал специалист? — Кирилл заглянул в пустую чашку.
— Я теперь с ней из дому — ни на шаг… А тренера твоего в детстве наверняка чем-то тяжелым стукнули по голове…
— Давай еще одну, последнюю, для реванша?
— Расставляй, только серьезно последнюю.
— Вам еще не надоело? — Сластенова отобрала у сына чашку. — Нет, у всех мужья как мужья, а мой даже не поинтересуется, где меня черти носили.
— Должен же я хоть одну партию выиграть!.. А если ты убедилась, что икона — обыкновенная мазня, то нечего на нас срывать досаду…
— Я еще раз убедилась, что ты толстокожий и бессердечный… А вдруг бы меня ограбили, вдруг бы убили, вдруг бы икона потерялась?..
— Да идет она боком, твоя икона. Опять пешку зевнул!
— Братцы-кролики, берегите нервные клетки.
— Я когда-нибудь вышвырну шахматы с балкона! — Сластенова ушла на кухню и там, у холодильника, всплакнула, уткнувшись лицом в фартук, висевший на гвозде. Потом вымыла подарочную кружку, из которой пил тренер, и будничные чашки, поставила их на сушилку, съела последнюю конфету из коробки и начала чистить картошку.
Сластенов проснулся весь в поту, сбросил одеяло, посидел, встал, раскрыл шторы, зажмурился.
Молочка бы сейчас парного…
Сходил на кухню — включил кофейник, поставил разогревать вчерашнее пюре — заглянул в комнату сына — незастеленная кровать, раскрытый магнитофон, журнал, тот самый, с детективом, брошенный на пол, наушники прямо на подушке.
А говорил, что детективов не читает… Болтунишка…
Присев на кровать, Сластенов надел кое-как наушники — пластмассовая дуга скребанула по лысине — включил магнитофон.
Да… Музыка — голый ритм… И где он только берет такие записи… Впрочем, двадцать лет назад тоже был сплошной ритм… Влияние Африки…
Сластенов положил наушники на подушку.
В большой комнате улегся на тахту, прислушиваясь к монотонному фырканью кофейника на кухне.
Тоже ритм, только домашний… Кирилл, Кирилл — натворил делов, наплел всякой ерунды, сбаламутил человека… Но кто ожидал, что эта икона так на нее подействует… Ночью раз десять вскакивала икону проверять — мания, да и только…
Сластенов долго смотрел на хрустальную вазу — темная полоска воды под стеблями, увядшие астры, лепестки скрючились, порыжели. Выдернул цветы из вазы, отнес на кухню в мусорное ведро, сполоснул руки, помешал большой ложкой пюре.
Куда, интересно, теперь она запрятала икону…
Из кофейника бил тугой парок — на стеклине окна появилась испарина.
Сластенов налил кофе, положил сахар, бухнул прямо из банки сгущенное молоко.
Картошка начала пригорать.
Сдернул с гвоздя фартук жены, скомкал, подхватил кастрюлю.
В прихожей стукнула дверь — привычно щелкнул замок.
Сластенов, держа кастрюлю в руках, вышел полюбопытствовать — узкие лямки фартука волочились за ним.
— Ты что, до сих пор дрых? — Сластенова расстегнула кофту, шагнула к мужу, принюхалась и наконец увидела кастрюлю и скомканный фартук. — Сколько раз тебе говорила, что разогревать надо в сковородке…
— Ты на меня сердишься? За вчерашнее? Но я, честное слово, заигрался — обидно продуть десять партий…
— Перестань, давно забыла… Вот, с работы отпросилась… Сижу, понимаешь, как на иголках, всякая чушь в голову лезет…
— Кофе будешь? — муж шагнул чуть в сторону и наступил на лямку фартука — ткань затрещала.
— Ну что ты здесь торчишь с кастрюлей? — Сластенова открыла сервант, села на корточки, приподняла столку тщательно выглаженного белья — икона лежала на месте.
Надо будет завтра ее куда-нибудь перепрятать… Тренер-то видел, что ее выносили из спальни, значит, в шифоньере ненадежно… а сервант прямо на глазах, тоже опасно… Вот если в стиральную машину? Нельзя, отсыреет… Ничего — придумаем…
Муж вернулся с кухни, тоже присел на четвереньки перед открытой дверцей.
— Календарь-то будем перевешивать или соседу подарим?
— Нашел время, — Сластенова поправила стопку белья — икону стало совсем незаметно — закрыла сервант, перешла к тахте. — Ты у нас большой любитель детективов. Помоги разобраться.
— Ты думаешь, что эта раскрашенная деревяшка кому-то нужна?
— Нужна не нужна, а утром выхожу из подъезда — глядь, а прямо на газоне, в кустах, тренер замаскировался. Натянул на глаза кепчонку, но я-то его сразу по мастерке узнала…
— Сомнительно…
Муж не успел договорить, как у двери кто-то длинно и решительно позвонил…
— Это она, я уверена, это он! — Сластенова встала к серванту.
— Тем лучше, — муж заправил майку в трико и пошел открывать.
— Ваня, прошу тебя, осторожнее, он каратист…
Сластенов чуть приоткрыл дверь и глянул на площадку одним глазом. Что-то белело.
Тогда он увеличил щель для наблюдения, и тотчас же ему в нос ткнули огромным букетом астр.
— Здрасьте!
Сластенов узнал голос соседки из пятой квартиры.
— Вчера на дачу ездили…
— Манечка, это к тебе!
— Ах, Капитолина Федоровна, вы нас балуете, — жена приняла охапку цветов и сунула Сластенову.
— Мария Владимировна, милочка, вы знаете, иду я сейчас из молочного, а мне навстречу Зоя Сергеевна, поздоровалась, еле кивнув, — и вдруг заявляет, что, мол, у Сластеновых икона чудотворная завелась! И перекрестилась при этом, — соседка вошла, захлопнула дверь. — Вот уж от кого не ожидала. Интеллигентный вид, вдова майора — и на тебе, перекрестилась.
— Она-то, чертова кукла, откуда узнала?
— А ей ваш сыночек сообщил строго конфиденциально в благодарность за три рубля, которые она занимала ему на прошлой неделе на кассету…
— Конфиденциально… Три рубля… На кассету… Ты, Ваня, слышал? Я же ему червонец выделяла!
— Музыка нынче подорожала, — Сластенов отнес букет в комнату, вернулся, встал рядом с женой.
— А можно на нее хоть глазком взглянуть, на икону-то чудотворную, или врут опять…
