Андроид не успел выполнить даже первого движения. Толпа аборигенов вихрем налетела на Лу, опрокинула его, и искусственный человек исчез под массой копошащихся клубней.
— Лу больше не функционирует, — лаконично объявил бортинженер.
— Как это? — ужаснулся Фарро. — Что они делают?!
— Они его расчленяют, кажется, — сказал Лин.
От кучи-малы над андроидом отделился клубень и покатился в кусты, тремя отростками прижимая что-то к белёсому телу. Бортинженер остановил кадр, дал увеличение, и сидящие в рубке «Вагабонда» увидели, что в конечностях клубня зажата человеческая кисть — широкая мужская кисть с пятью пальцами, отделённая от руки каким-то острым предметом, — с той только разницей, что из мягкой розовой плоти торчали не окровавленные сухожилия и кости, а разноцветные проводки и кусочки пластикового каркаса.
— Они его прикончили, — сказал Суханов. — Вы не жалеете, Фарро, что послали его, а не вас?
— Отвратительно… Варвары… Звери… — На глаза контактолога навернулись слезы.
— Лин, вы не закрыли дверь в модуль! — рявкнул капитан.
— Поздно, капитан, — виновато сказал бортинженер. — Они уже там.
— Лин включил внутренние камеры модуля.
Около десятка клубней, неизвестно когда закатившихся в модуль, уже сновали по кабине, повсюду ударяя, тыкая, надавливали своими непонятными орудиями. Из панели управления брызнули искры электрического разряда, и камеры отключились. Лин опять перевёл экран на наружный обзор — световая пульсация модуля тоже прекратилась.
— Хороший был модуль, — сказал Суханов.
— Ну, где же ваш контакт? — Капитан яростно воззрился на Фарро. Контактолог выглядел так, будто его самого, а не андроида, расчленяли аборигены.
— Я ошибся, капитан, — прошептал он посеревшими губами. — Это не просто не-гуманоиды. Это монстры. Маньяки-разрушители. Даже если у них есть какая-то логика, мы никогда не поймём её. У нас нет с ними ни единой точки соприкосновения. Контакт невозможен, Суханов был прав.
— Нет, Фарро, я был не прав, — неожиданно произнёс второй пилот.
— Контакт возможен.
— Потрудитесь объяснить, — приказал капитан, с болью наблюдая, как из модуля выкатываются груженные отломанным оборудованием клубни. Все остальные отвернулись от экрана и глядели на Суханова.
— Объясняю, — сказал Суханов. — И предлагаю вспомнить, как испокон веков человек поступал с непонятным. Новое животное — надо убить его и попробовать на вкус. Растение, дерево — срубить, проверить, как оно горит, как обрабатывается. Любопытный материал — расколоть его, чтобы вся структура была как на ладони. Прилетел на новую планету — по образцу от флоры и фауны в гербарий и в банку с консервантом. А когда в Гоби нашли Чёрный Цилиндр, не забыли? Все силы науки были брошены на то, чтобы отколоть от него хоть крошку. На анализ, так сказать. Кислотами его жгли? Жгли. Пневмодолотами долбили? Долбили. Жёстким излучением облучали? Облучали. Даже лазером резать пытались, да ничего не вышло. Но разве наши земные пытливцы сдаются? Как раз перед нашим стартом я слышал, что институт гравитации предложил новую методу расщепления Чёрного Цилиндра. Так что же это? А вот что: познание непонятного через разрушение. Вследствие любопытства. И нетерпеливости. Двух самых, пожалуй, стойких черт гомо сапиенса. Человечеству всегда с чисто детским нетерпением хотелось узнать: а что там внутри? Только дети ломают свои игрушки, а люди постарше разбирают на элементарные частицы вещество и дробят в лабораториях инопланетные находки.
— Правда, у человека Земли между моментом получения и началом «разборки» проходят месяцы, порой годы, — заметил капитан.
— Это у взрослых, капитан, — отозвался приободрившийся Фарро. — А мой сын разобрал модель дисколёта до последнего узла, не успел я ему вручить подарок.
— И потом, время в данном случае — понятие количественное. Тем более что у аборигенов ритм жизни раз эдак в двенадцать выше нашего. Думаю, то, что мы свалились им с неба на голову, для них пока абсолютно непонятно и неудержимо любопытно. Тот же Чёрный Цилиндр. Который они, как и мы свой, познают, разрушая. То бишь анализируя. Это проявление любопытства на манер человека и является точкой соприкосновения, — закончил мысль Суханов. — Глядите! — он кивнул на экран.
В модуле уже никого не было; видимо, всё, что можно было оттуда вытащить, аборигены уже вытащили. Теперь перед модулем стоял бугристый, неправильной формы шар со сквозным отверстием и загнутыми металлическими отростками, за которые его отчаянно раскачивали двое вибрирующих от напряжения клубней. Перед отверстием возникло лёгкое светящееся облачко. Затем облачко загустело, налилось тяжёлой, искрящейся силой — и вдруг превратилось в тонкий, как палец, луч. Луч упал на один из якорей, и лапа, запузырившись, переломилась пополам.
— Ну что, убедились, Фарро? — хмыкнул Суханов. — Всё как у людей.
— Всё как у детей… — поправил Фарро. И впервые с начала контакта улыбнулся.
Рисунки А. НазаренкоФилипп скользнул спиной по Барьеру, вжимаясь в мёртвую зону, — он очень надеялся, что угол Барьера и стены окажется мёртвой зоной. Сердце его отчаянно колотилось: если он ошибся, и зона всё-таки простреливается, его убьют. Через несколько секунд. И помешать этому он не в силах. Филипп закрыл глаза, готовясь к самому худшему. Говорят, в такие мгновения людям вспоминается вся их жизнь. Однако Филиппу вспоминались лишь события последнего полугода. Точнее, ста шестидесяти двух дней. Ровно столько сегодня с тех пор, как он попал в Сферу… Господи, с чего же начался этот кошмар?
Море в тот день было спокойным, как маленький пруд. Филипп плескался в заливе, наслаждаясь солнцем и безветрием, — и вдруг этот шквал. Ветер обрушился сверху тяжёлым сырым одеялом, завертел воду, взбивая на гребнях пену. Потом всё море превратилось в пену, ею заполнило нос, рот, лёгкие… Филипп уже начинал терять сознание, и тут всё кончилось. Рассеялась мокрая пелена, колени и ладони ощутили сухую твёрдую поверхность. Странно, но тело тоже оказалось совершенно сухим.
— С приездом! — произнёс хрипловатый, слегка насмешливый голос.
— Который час?
Филипп с усилием поднялся на ноги, протёр глаза. Перед ним на полупрозрачном пластиковом полу сидел, поджав под себя босые ноги, мужчина лет тридцати пяти с худощавым лицом и светло-голубыми, почти бесцветными, глазами. Одет он был в ночную пижаму.
