— Работал на железной дороге, — ответил стрелок, вспоминая красную морду Капо Марио.
Они нашли эту старую колею пару суток назад, именно тогда, когда закончилась последняя вода, заботливо хранимая в ржавых жестянках. Охоты всё так же не было, игуаны перестали выползать на пение нулевой стекляшки. Путники лизали соль и хлебали кипяченый дождь — а теперь дожди тоже прекратились. Все трое вскоре пришли в отчаяние, но сворачивать теперь нельзя было: под ногами тянулось пускай старое, но еще пригодное для путешествий железнодорожное полотно, а значит, где-то впереди могла обнаружиться цивилизация.
Труд на железной дороге был изнурительным, прежде всего своей монотонностью, но Джоша очень сильно выручали ирландцы. Их было много среди рабов: вечно поддатые, способные добыть виски хоть из-под земли, вечно поющие свои грустные и веселые пьяные песни — это был народ, попросту не умевший унывать.
Спустя три года его вызвал Капо Марио.
— Ты, помощничек, много пьешь, — сказал он, сидя напротив, в своем тесном кабинете-вагоне с механическими занавесками. — Ты не ирлашка. Ты умрешь, если будешь так пить.
— Мне плевать, — сознался Джошуа. — Что мне терять? Я влюбился в девчонку, а она продала меня в рабство. Теперь до конца жизни я буду класть эти шпалы.
— Финита ля фьеста. — Капо Марио отмахнулся от него как от одной из мух, вившихся над его красной лысиной. — Ты мне скажи: кто был твой отец?
— Я не знаю, — ответил Джош. — Он всем рассказывал одно… а кем он был — это другое.
— Пьяница, — сказал итальянец-наниматель. — Конечно же, пьяница. Если ты будешь пить, то закончишь как он. Капишь? Кто была твоя мать?
— Не знаю, — сказал Джошуа. Он подумал и добавил: — Скорее всего, итальянка.
— Вот как оно. — Капо Марио приподнял бровь.
Он открыл один из многих ящиков своего механического стола и извлек на свет Кочергу. Лицо Джоша сразу накалилось: он думал, что уже никогда не увидит отцовский револьвер.
— Это ты откуда взял? — спросил итальянский босс. — Ты украл это?
— Это пистолет моего отца, — сказал Джошуа. Вдруг он рассердился. — Мой отец был великий рейнджер. Он убил техасского бандита по кличке Рыжий, и благодарные жители Агуа Фрио сложили о нем песню. Моя мать была святая и набожная женщина. Я ушел из дома, чтобы стать наемным стрелком, носить дорогие костюмы, зарабатывать деньги. А меня продали в рабство. Капишь?
Лысина Капо Марио побагровела еще больше. Потом он вдруг откинулся в кресле и захохотал.
— Мать итальянка, вот оно как, — сказал босс. Он вытер лысину платком. — Ну что же, сынок. Надеюсь, ты хорошо стреляешь из этого своего прутика.
— Почему? Надеетесь? — спросил его Джош. Он всё еще не мог поверить, что произнес эту речь и остался жив. Капо Марио забивал людей ногами за меньшее.
— Я беру тебя в Чикаго, — сказал итальянец. — Считай, ты выиграл джекпот. Мне нужен помощник в одном деле.
— Лучше называйте меня «раб», — попросил Джошуа. — Меня уже тошнит от слова «помощник».
— Не тот помощник. — Капо Марио улыбнулся во все гнилые зубы. Он сказал: — Настоящий помощник.
И толкнул Кочергу через стол прямиком Джошу в руки.
— Если один маленький осколок этого Камня Солнца помог создать оружие такой мощи, — сказал Пепел, — то с какой же силой взорвется большой кусок? Какого он размера, Буйвол?
— Легенда говорит, что Нанауатль принес этот камень в полном обхвате своих рук, — ответил индеец. — А он был очень большим и могучим воином.
— Гм, — сказал Пепел. — Если он сбросил его в колодец… и если камень прожжет земную кору… Ну допустим. Пако, можно одолжить у тебя пончо?
Теперь, когда у конца света появилось научное обоснование, еще и с доказательством в виде индейского солнечного ружья, слингер начал немного зябнуть — а может, из его организма просто не вывелся целиком змеиный яд.
Под ногами у них разверзлась очередная серная трещина, на дне которой матовым малиновым сиянием горела вулканическая магма и порой отсверкивали пурпурные искры.
Пако стащил пончо через голову и молча отдал его слингеру.
— Если живыми на ту сторону перейдем, — сказал он без особой радости, — то обратной дороги не будет, сами видите, кавальерос.
— Не будет, — согласился Пепел. Он хлебнул из жестянки и передал последний глоток индейцу. Тот подобрал мелкий солевой камешек, лизнул его и проглотил остатки воды. Слингер добавил: — Всё равно помрем за два дня или меньше. Какая уж разница.
— Мы не можем умереть, — сказал Буйвол и бросил камешек в магму. Тот растворился в дымной пропасти без звука, будто его и не было. Ревущий Буйвол сказал: — Мы избраны самим Кецалькоатлем. Он положил к нашим ногам этот путь. Мы должны идти, и мы придем туда, куда идем.
— Это точно, — согласился Пако. — Вопрос только: куда?
Ущелье было не столь огромным, как иные разломы и геологические курьезы, что уже попадались им на пути, но железнодорожная колея провисала в нем, словно пара кусков ветхого позеленевшего троса, и многие соединительные шпалы, изъеденные вулканическими парами, значительно отрухлявели и осыпались. Другого моста через ущелье в пределах видимости не было, а видимость в Каньонленде простиралась на целые мили.
— Придется лезть, — сказал Пепел.
И они полезли.
Пако шел первым, как самый тяжелый, а индеец замыкал шествие. Переступая по трухлявым шпалам через проломы, мексиканец изрядно нервничал. Повсюду ему виделись трещины и плесень, каждый миг он ждал, что сорвется в пропасть и упадет. В особенно сложных местах торговец вставал на четвереньки и передвигался, хватаясь руками за один из потускневших рельсов.
— А это что жёлтое? А это что белое? — непрерывно спрашивал он, указывая на разные пятна и следы на просмоленной древесине.
— Гуано летучих мышей, — ответил стрелок.
— Я бы съел летучую мышь, — сказал Ревущий Буйвол. — Они вкусные, когда с солью. Их можно жарить.
— Вот как, — сказал мексиканец. Он что-то вспомнил и заметно прибодрился. — Знаешь, компадре, как у нас в войну было? Я и друг Мигель, простые пацаны из деревни, пошли мы, значит, взорвать один грузовик, что янки с собой приволокли… прости, слингер. А чтоб взорвать, значит, нужна была взрывчатка. А кукарачас тогда стали хитрые… прости, Буйвол… и взрывчатку нам не продали, забрали только всё, что было.
— Кецалькоатль пришел к моему народу, когда началась война между двух земель, — сказал Ревущий Буйвол. — Он увидел, как страдает народ мешика, и сердце змеиного бога сжалось от боли, и тогда он пожалел нас.
