— Так вот, — вел свое торговец, осторожно перебирая руками и ногами по шпалам. — Мой друг Мигель тогда говорит — а давай, говорит, взрывпакеты делать. И что ты думаешь? Наскрёб он этого гуано… где-то в аптеке взяли мы селитры, марганца…
ХРУП! Одна из шпал вывалилась и упала вниз, в малиновую лаву и серные пары, так же медленно и безмолвно, как маленький камешек, накануне брошенный пеплом. После долгого, долгого ожидания снизу долетел лёгкий отзвук падения — бульк-с-с-с.
— Всё, ну его к дьяволу. — Пако трясся и дышал сквозь зубы. — Молчу, всё, молчу.
Остаток пути они одолели в безмолвии.
— Я что-то вижу вдалеке, — сказал Пепел, едва они ступили на твердую обсидиановую почву.
— И я, — сказал Буйвол.
Слингер обернулся к мексиканцу:
— Ну-ка, дай свой прицел.
Пако недовольно покряхтел, снял с плеча винтовку и отцепил телескоп с его стального крепления.
— Это дрезина! — сказал Пепел. — Точно дрезина. Далеко, но мы дойдем.
Впервые за долгое время стрелок ощутил подлинную радость.
— Мы дойдем, — повторил он.
Позади с хрустом обвалилось еще несколько шпал. Пепел обернулся. Провисший мост из железнодорожного полотна сделался едва проходимым, и выбора теперь фактически не осталось.
Дрезина оказалась сломанной и полуразобранной.
— Тут были другие люди, — сказал индеец.
— Ну да, — сказал Пако. — В девяносто пятом году. Вон, видишь. На жестянке.
«Он прав», — подумал слингер. Стальное клеймо Железнодорожного Департамента на носу дрезины гласило, что «данная единица делегирована для ремонтных и спасательных работ 1 сентября 1995 года», и следы поломок, равно как и остатки деятельности каких-нибудь стервятников-жестянщиков, выдавали не меньший возраст.
Так или иначе, со сломанной платформы взять было нечего — ни продовольствия, ни запасов воды, ни даже пристойной посудины на замену последней ржавой банке из-под консервов — ничего ценного в дрезине взять было нечего.
— Жаль, — сказал слингер. — Ну-ка, подожди. Вон впереди еще одна.
Дрезина 1994 года сохранилась чуть лучше… но также была ободрана безымянными охотниками за металлом и деталями до основания, и это тоже было сделано очень давно.
Нужно сказать, что система железных дорог в Северной Америке представляла из себя нечто невообразимое и запутанное; еще более запутанное, чем хитросплетения американских рек или тектонических разломов. Цивилизация катилась на юг волнами, и дороги в каждую из волн тянулись заново через пустоши будто щупальца, нашаривая очаги жизни и коммерции, источники богатства и научного интереса. Не все железные дороги принадлежали Департаменту, многие прокладывались частными компаниями и артелями вроде той что заведовал Капо Марио. Делалось это по своим стандартам, под свои вагоны и движущиеся средства, в нарушение законов и почти без ведома федеральных властей. Сам Департамент постоянно отправлял сотрудников на дрезинах туда и сюда, пытаясь найти заброшенные ветки, описать их, нанести на карту, восстановить и, если нужно, привязать к ближайшей магистрали.
Это, судя по следующим двум дрезинам, 93 и 92 года, удавалось им не всегда с первой попытки, а порой и не удавалось вовсе. Но чиновники Департамента, судя по дрезинам 91, 90 и 89 года, обнаружившимся на рельсах еще спустя милю, не готовы были сдаться так просто.
— Интересно, что в начале? — спросил Пепел без особого интереса.
— Какая разница? — спросил Пако ему в тон, пока они миновали три платформы, такие же разбитые, как и прежние четыре. Он добавил: — Главное, что мы знаем, чем всё кончилось.
— Они все умерли, — сказал позади Ревущий Буйвол. — Мы знаем, что они все умерли.
— Что за бред, — сказал Пепел. — В девяносто пятом случился Паркер-Моррис. Вы помните. Какой-то псих решил, что у него Шум, и подорвал себя вместе с небоскребом. Видно, с тех пор у Департамента нет денег. До сих пор не пойму, для чего он взрывал этот Паркер-Моррис.
— Это не он, — сказал торговец. — Тот бедный путо был не при делах. Это Сам Знаешь Кто.
— Кто? Святая Инквизиция?
— А то, слингер! А ты думал.
— И для чего? К чему Инквизиции подрывать какой-то там небоскреб?
Пако обернулся и глянул ему в глаза.
— Эх, чико, — сказал он. — Так и мыслишь себе как фраер. Ты спроси: на что упал тот небоскреб?
— Гм. — Стрелок поскреб за ухом. — На музей естественной истории? Стоп. Я вижу еще вагонетки.
Пако глянул в прицел, который держал под рукой на случай новых предметов у горизонта.
— Там целый конвой ихний, — сказал он.
— Они все умерли, — монотонно повторил Буйвол. Пепел и торговец уже привыкли не обращать на него внимания.
— Музей естественной истории, — сказал Пако. — Представь, сколько там богомерзостей было. Запрещенные книги. Колдовство. Магия. У нас, что в Мехико, что в Бразилии, что в Колумбии, такое не держат, сразу в костер. А вы развели у себя…
Пеплу отчего-то вспомнилось дискохранилище.
— Как думаешь, Санчес может быть связан с Инквизицией? — спросил он.
— Кто знает, слингер, — ответил мексиканец. — Кто знает.
— Не пойму, — сказал Пепел.
— Что «не пойму»?
— Да эти платформы. Ну, ржавчина. Ну, старение. Но это не всё. Местами они какие-то… оплавленные.
Хруп-хруп. Они шли и шли, а длинная череда покинутых дрезин всё тянулась, девяностый год, восемьдесят девятый, восьмой, седьмой…
— Хоть бы крошка жратвы! — Пако в раздражении уронил руки. — Какой уже год? Семидесятый?
— Семьдесят второй, — сказал Пепел.
Вокруг уже смеркалось, и на небе загорались первые созвездия. Дрезины тянулись сплошной чередой, год за годом. Клеймо Департамента становилось всё вычурней, сам он теперь назывался «Центральное Министерство по Управлению Движением на Железных Дорогах и Магистралях». Над вагонетками топорщились остовы жестяных зонтиков и навесов. Сиденья и механизмы стали массивней и внушительней… но все по-прежнему были сломаны и под чистую ободраны — ни продовольствия, ни воды или горючего, никакой плохо закрепленной или мелкой детали.
Местность вокруг была негостеприимней некуда. Второй день путникам не попадалось ни птиц, ни рептилий, ни насекомых, ни деревьев — даже окаменелых и превратившихся в древесный уголь. Под ногами хрустели сплошные сульфаты, соли и прочие вулканические соединения, слингеру неизвестные. И ни единого водоема, лишь питьевая колонка Департамента, надежно опечатанная, с суровым стальным грифом «1 кварта питьевой воды — 3 ЖД жетона». Железнодорожники, во избежание пьянства, получали зарплату в медных жетонах, припомнил теперь стрелок. И колонка была определенно зарезервирована для них.
