- Ты сказала - и стало по слову твоему, - звучит надо мною голос Утугэля. - Это ли не доказательство? Хедра, - он, словно спохватившись, оборачивается к дочери, - я слышал, Гурд уже вернулся. Иди к нему и позови его сюда.
- Да, отец, - она убегает, а Утугэль вынимает золотую серьгу из уха и протягивает мне.
- Это вира за оскорбление, нанесенное моей дочерью.
Вот это да! Да на деньги за это золото я Лугхада целиком из его линялого черного тряпья вытряхну!
- Да будут Луна и Великий Волк благосклонны к тебе за сей щедрый дар, Утугэль с Двуглавой горы...
- Рано благодаришь, - отмахивается он. - Вира - твое по праву, но помимо нее я действительно хочу сделать тебе кое-какой подарок, - он снимает с полки маленькую яшмовую шкатулочку, открывает... Внутри, на черном бархате лежит женская налобная подвеска: маленький, идеально круглый черный агат в простой серебряной оправе, окружающей его светлым ореолом.
- Надень это, госпожа... И всегда носи. Это не та вещь, которую можно продать.
- Она в самом деле хороша, - я креплю подвеску к своей цепочке через лоб, она мягко ложится меж бровей - и странная тень пробегает по лицу Утугэля... - Но что в ней такого особенного?
Вместо ответа Степной Волк подбирает с полу покрывало и снова закрывает мое лицо.
- Те, кого мы, Волки, зовем forass, что в переводе означает "скотина", до сих пор передают из уст в уста легенду о Королеве, некогда правившей этим городом, чьи глаза были всегда закрыты, но она видела... Якобы она покинула город и однажды снова вернется... И вот ты вернулась, и твои глаза открыты, ты зрячая - но еще не видишь. Спроси своего Безумца - он скажет тебе, что это за вещь, мне же позволь промолчать, госпожа.
В это время возвращается Хедра. Ее сопровождает юноша лет восемнадцати, очень похожий на Утугэля. Возможно, к его годам тоже станет бронешкафом, а не стройным стеблем, каков он сейчас.
- Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь домой госпожу Лигнор, чтобы этой ночью с ней более ничего не случилось.
- Но я сейчас еще не домой... - осмеливаюсь вставить я. Мне надо еще заглянуть в одно место...
- Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И если я узнаю, что с нею что-то произошло - вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?
- Я отговаривал ее от этой затеи! - пылко возражает Гурд.
- Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло - ты мне больше не сын. Хватит с меня того пятна на моей чести, в коем виновна твоя сестра.
- Ты сказал, отец - мой долг повиноваться.
- Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю - таким, как ты, ее не желают, но просят ее у них.
- И этому дому счастья и света, - произношу я машинально и так же машинально вскидываю одну руку в благословении...
И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у лица. Но рядом с Гурдом ничего не страшно. Молодой Волк, гордый поручением, не снимает руки с рукояти меча. Мы даже не стесняемся говорить громко. Гурд в основном расспрашивает меня о жизни в Буром Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять...
- А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов, и ячмень там не растет...
- Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды. В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь, вы берете вино? Из нашего винограда.
- Я один раз видел виноград, - вспоминает Гурд. - Это такие большие синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие...
- Вот-вот, - прячу я улыбку под покрывалом, - они самые... А вот и то место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если услышишь боевой клич "хаййя!" - врывайся внутрь и круши все подряд...
...Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.
- Нет, конечно же, не стекло, - напористо говорит она. - Я и не утверждала, что стекло. Но, может быть, другой камень, более дешевый, чем рубин.
- А как это проверить?
- Сейчас - никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не стану вытаскивать его из третьего сна, или, того хуже, из объятий жены. Поэтому моя последняя цена - сто десять новым серебром, и ни руной больше.
- Ладно уж, по рукам, - по чести, цена этому рубину сто пятьдесят, я рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво отсчитывает монеты, я быстро пересчитываю и ссыпаю в пояс. - И еще одна золотая вещица есть, приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?
- Давай ее сюда.
Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:
- Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?
- Вира за оскорбление, - небрежно отвечаю я. - Ну, сколько дашь?
- Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь сказать, что Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда не поверю!
- А во что же ты поверишь? - меня начал раздражать этот торг. Гурд на улице небось уже замерз, в одной-то безрукавке, да и Лугхад дома заждался... - В то, что краденое?
- Да нет, и это на правду не похоже. Такие, как ты, не крадут, в шелках да серебре...
Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между прочим, как раз крадут. Одних только колец на моем счету три штуки, правда, с прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле...
- Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь...
- Думай, что хочешь, - перебиваю я мадам. - Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит - сто двадцать рун. Назови свою цену.
- А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? - взвивается мадам. - Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
- Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена - сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть "хаййя!" и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
- Да кто ты вообще такая?!
Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле... А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.
Я аккуратно откидываю покрывало.
- Кто я такая? - переспрашиваю я. - Смотри, ты должна меня узнать.
Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: "Нет... Не может быть..."
- Ну что, будем и дальше торговаться? - тороплю я. - Или сойдемся на моей цене?
Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
- Сто... сто десять... Ваши сто двадцать, госпожа. И... еще сорок за перстень.
Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало...
