запрос на заочный развод?
— И подай. Сколько можно вот так сидеть?
— У нас общий ребенок, забыла? Будут напряги, у неё в основном. И Миха расстроится.
— Миха уже и забыл, небось, как она выглядит. У него вся женская часть интерната — коллективная мамка. Он такой ми-ми-ми! Ни одна девочка не удержится, чтобы не потискать. Избалуют его, будет в бабах как в сору рыться потом. Блин, Аспид, она тебе сначала рога наставляла, потом бросила и на ребенка забила, а ты её оберегаешь. Ты нормальный вообще? И если ты сейчас на меня снова «клюсьнешь», я тебе ухо откушу!
Клюся взялась за мое ухо зубами, вызвав некоторые неоднозначные эмоции. Когда она отстранилась и вернулась сидеть на стол, я даже вздохнул с облегчением, хотя ноги… Ноги и ноги, подумаешь. К ногам я привык. С этим скин-толком все вокруг чуть ли не голышом ходят.
— Клюся, — сказал я, чтобы радикально сменить тему, — есть внезапно важный вопрос.
— Ты меня пугаешь. Я не готова к важным вопросам. Хотя идея стать Настюхиной мачехой имеет определённую привлекательность…
— Клюся!
— Опять «клюськаешь». Думаешь, твои уши уже в безопасности? Ладно, ладно, давай, жги, скучный старик. Посмотрим, чем ты попытаешься удивить девушку.
— Нам надо к Сумерле, — прямо брякнул я.
Воцарилась тишина.
— Надо признать, удивил, — сказала Клюся после долгой паузы. — Умеешь. А кому «нам»?
— Лайсе, в основном, но не только. Джиу ещё. Ну и я, наверное, сходил бы за компанию.
— Лайсе… Ну, её интерес я понимаю. Твой — не понимаю, но ты у нас старый дурак, тебе и не такое маразм в башке нашепчет. А Джиу откуда в этом мудацком раскладе взялась?
— Я ей… Как бы это объяснить… Желание проспорил.
— Вы что, в бутылочку на раздевание играли?
— Клюся!
— И снова это шамкающее «клюсь-клюсь-клюсь»! По-моему, твой друг Альцгеймер обнял тебя слишком крепко.
— Так вышло, в общем, я ей должен. Долго объяснять. Так ты поможешь?
— Извини, но нет.
— Почему?
— Я к тебе как-то привыкла, знаешь ли. Кого я буду дразнить, когда нейка тебя сожрёт? И Настасью жалко, она без тебя совсем в психологию провалится. И Миху очень жалко — у него уже мамы нет, а если и папы не будет… Мне даже Лайсу жалко, хотя она и жопа, конечно, вредная. А ещё я тупо ссу, извини.
— Чего?
— Кого. Сумерлу. У неё на меня с давних пор во-о-от такенный зуб наточен! — Клюся развела руки, как показывающий улов рыбак. Я тогда без башки была, не понимала, на кого наезжаю. Точнее, мне было насрать. Мне тогда на всех насрать было, ну, ты в курсе.
— Помню. Не настаиваю, не уговариваю, не прошу даже. Я спросил, ты ответила, проехали и забыли. Может, хоть план набросаешь? Ну, два поворота налево, два направо…
— Ты правда дурной, Аспид? — Ого, как её забрало! Давно не видел, чтобы Клюся так злилась. — Даже не думай, слышишь? Нет никаких планов и никаких поворотов, понятно тебе?
— Нет и нет, как скажешь, — ответил я примирительно.
— Как скажу? Я тебе вот как скажу — если ты попрёшься туда и сдохнешь, то я нассу на твою могилу! А может, даже и насру, понял?
— Понял, понял. Напишу в завещании, чтобы повесили рулон туалетной бумаги на памятник.
— Блин, Аспид, ну почему ты такой упёртый кретин? — она шмыгнула носом и отвернулась. — Не вздумай нас всех бросить, слышишь?
Клюся спрыгнула со стола и, не оборачиваясь, пошла к двери. А я полюбовался её ногами и сзади.
А что? Красивые же ноги.
Глава 19. Кэп
Curiouser and curiouser!
Lewis Carroll. Alice in Wonderland
— Кажется, мы что-то поломали, — сказала Натаха. — Я начинаю вспоминать. Чёрт, у тебя, Кэп, так каждый день было? Как будто медленно выныриваешь на поверхность себя?
— Вроде того.
— Всё изменилось после того, как я перекрыла тот вентиль.
— А при чём тут память? — спросил Сэмми.
— Не знаю. Но вряд ли это совпадение. Хотя…
Все задумались.
Я не могу представить, как память связана с вентилем на паровой трубе. Но я вообще не могу себе представить… Практически ничего.
— Не понимаю, — сказала Абуто.
— Никто не понимает, — Сэмми сел рядом и обнял её за плечи. Наверное, вспомнил, как они вчера…
Я, во всяком случае, вспомнил. Память возвращается к середине дня, и терять её ночью очень обидно. Как будто половину жизни у тебя воруют. А главное, это разрушает критичность восприятия. Хрен поймёшь, то ли жизнь такая нелепая, то ли ты такой дурак.
— Как тут вообще всё устроено? — внезапно озадачилась негритянка. — Нет же никакой логики, смысла, цели… Может, это действительно… Ну, не ад, ладно. Чистилище?
— Это порная ерунда.
— А что не ерунда? — раздражённо спросила Натаха. — Вот вечно ты умную корчишь…
— Ни сказу. Вот тут, — она ткнула себя пальцем посреди лба, — крутиса, а не могу уловить. Как будто я дорзна знать, но… Не знаю.
— Не знаешь — не лезь!
— Сто ты такая зрая, Натаса?
— Отстань, узкоглазая.
Натаха встала, отошла в угол и уставилась на стену. Ровно ничем не отличающуюся от других стен. Я успокаивающе похлопал по плечу Сэкиль и пошёл за ней.
— Какая интересная стена, да?
— Не подъёбывай, Кэп. И так херово.
— Тут никому не хорошо, Натах. Давай хоть друг к другу цепляться не будем.
— Знаешь, Кэп, если мы ещё и память терять начнём, то вообще сотрёмся. Станем как те, снаружи. Ты заметил, что там
