— Доэ в Трифаре создала свой сад на месте аварии, в которой Вероника потеряла родителей! — прошептал Расин.
По полу прошла слабая дрожь. Из-за двери послышались далекие отголоски женских и мужских криков. Шум усиливался, словно дверь и стены постепенно истончались.
Вадим вскочил из-за стола. Если его снова выбросит в поверхностный уровень, то он окажется в ловушке.
Пол и стены опять задрожали, на этот раз с большей силой.
Раздались тяжелые удары в дверь.
Вадим вновь попытался оживить в себе функции, освоенные в Кантарате, но тело по-прежнему оставалось непослушным.
Он бросился к окну. Решетка выглядела менее прочной, чем на других окнах здания. Вадим открыл оконную раму, вцепился руками в прутья.
Сил в нем по-прежнему было больше, чем в обычном человеке, это были энергетические накопления, которые в костном мире превратились в мышечную массу.
Расин стал изо всех сил трясти решетку.
Решетка была вставлена внутрь деревянной коробки окна и взята на шурупы. Коробка, открытая дождям, кое-где подгнила, и уже с первыми толчками шурупы начали расшатываться.
Расин отскочил назад, схватил кресло и принялся таранить решетку.
Дверь в кабинет заскрипела и рухнула.
— Кашатер Хомофара, остановитесь!
Кресло превратилось в велюровый мешок со щепками, и Вадим в сердцах швырнул его во вползающий агрегат вримов. Затем снова схватился за прутья и одним движением вытолкнул решетку. Не рассчитав силы, он потерял равновесие и качнулся вперед, решетка увлекла его за собой. Краем глаза он успел заметить голографические протуберанцы, метнувшиеся за ним. Их мягкие заостренные концы скользнули по подошвам. В следующий миг он уже летел вниз с единой мыслью: покинуть этот мир ограниченных возможностей.
Решетка упала на землю, а Вадим свалился на гладкое поле незнакомого мира.
Сначала ему показалось, что это ледяная поверхность Площади Суда, но вещество, составляющее поле было совсем незнакомым. На него трудно было смотреть. Оно не слепило, не мерцало, не жгло глаза, но при взгляде на него в душе происходило нечто странное: хотелось, крикнуть, выплеснуться, безумствовать. Вадим вскочил на ноги и побежал. Грудь распирало нарастающее ощущение всесилия. Это чувство было совсем иного порядка, чем те, которое он постиг в Трифаре, а затем в Глубине. Всесилие было абсолютным.
Он мог бы сделать все, что захотел, даже спасти Доэ, но при этом безотносительном всемогуществе что-то произошло с личностью. Она словно расслоилась на тысячи составляющих, и ни одна из них не была истинным Вадимом.
Какая-то его часть попыталась контролировать чувства, но тут же сдалась, уступив место нескончаемой череде исполняющихся желаний. Возникавшие в разное время его жизни отголоски духовного голода, надежно спрятанные в глубины существования, беспрепятственно выходили наружу и искали удовлетворение.
Вадим уже не бежал, ноги исчезли, он позабыл о них.
Сердце наполнила безграничная радость. Субстанция, в которой он теперь парил, представляла собой облако-калейдоскоп.
Перед Расиным открылась многомерность вариантов, как в тот раз, когда он научился видеть одновременно настоящее и будущее.
Но не было ни настоящего, ни будущего, ни прошлого. Ни времени, ни пространства. Ажна силилась выговорить что-то, но её язык был теперь невнятен Вадиму.
Вдруг — толчок.
Серая пустота.
Вадим вместе с бесконечным множеством других пристальных взглядов превращается в созерцание, в неусыпную бдительность вечности. Ему дано всеведение. Ни единого вопроса не возникает в этом состоянии.
Он плывет в среде, не имеющей места в Природе. Холодная ясность…
Видение снова сменилось. Сфера, в которой только что находился Вадим, кристаллизовала его, и он снегом выпал на гладкую равнину.
Когда нога коснулась тверди, равнина превратилась в площадь, простирающуюся от горизонта до горизонта.
Все пространство было заполнено бледными грибами с толстыми изогнутыми ножками и углублениями вместо шляпок. Грибы были разного размера: от микроскопических до огромных, превышающих в два раза рост самого Вадима.
Грибы стояли неподвижно.
Глубокая тишина властвовала над миром.
Наконец ажна достучалась до сознания. «Площадь персоназ», — прошептала она.
Сразу вспомнилось, что Кробиорус называл чистые васты запретными зонами. Ни хомунам, ни другим сущностям оболочки на их территории находиться нельзя.
Может, как раз за нарушение этого правила покарали Махалуса? Многие, однако, не верили в то, что легендарный кашатер побывал на площади персоназ.
Оказывается, это возможно. Прямо сейчас Вадим находился в самом сердце чистой васты.
Грибы росли плотными группами и занимали огромные территории. Кое-где между ними имелись переходы-лабиринты. Даже отважившись по ним пойти, Вадим тут же заблудился бы. Во всем этом странном мире не было ничего, кроме персоназ.
Вадим все же двинулся вперед, протискиваясь по узким ходам. Плоть персоназ была желеобразной и тепловатой на ощупь. Как мозги, подумал Расин.
Он останавливался и наблюдал слабое, едва уловимое движение в тех местах, где только что задевал грибы. Персоназам не нравились его прикосновения.
Расин шел дальше, а позади слышалось тихое вытье: то ли ветер стонал вдалеке, то ли мозгоподобные создания умели подавать голос.
Выходит, это и есть сущности васты сознания?
«Каждый из вас, хомуны, — тень одной из Персоназ». Так говорил Кробиорус.
Вадим присел, разглядывая один из грибов. Бледная сероватая оболочка. В скольких мирах одновременно обитает эта сущность?
Если верить учителям, все сущности четырех фаров васты сознания — тени персоназ. Значит, грибов тут ровно столько, сколько обитателей в четырех фарах сознания.
Черт возьми! Стало быть, и его источник где-то здесь!
А может, связь уже потеряна?
Вадим брел дальше.
Он устал. Не было уже чувства полноты сил, как в облаке. Должно быть, вначале среда приняла Вадима за своего, но вскоре разобралась, что он для нее — чужеродный элемент. И среда отторгла Расина, отобрав щедро данные сначала возможности.
Широкий проход сузился и закончился тупиком. Пришлось возвращаться.
Вой вокруг становился сильней. Вадим попытался ускорить шаг, но не смог: он с трудом передвигал ноги.
Силы покидали слишком быстро.
Само это кажущееся движение времени было за пределами понимания, ведь Расин точно знал: здесь нет времени.
Захотелось спать, хоть он уже и забыл, что это такое…
