Валерия Аальская - Головастик

…А дома нас ждал мой чересчур правильный гувернер и два параграфа третьего тома "Политологии…" Верфшульца; при этом мой комп был бессердечно заблокирован и отключен от сети.

Оплот чистокровных традиций древности продолжал свое существование в привычном ритме, но сегодня это меня не пугало: уходя в свои комнаты, Аластор озорно мне подмигнул; я был уверен, что мы действительно поняли друг друга.

— Шах, — усмехнулся я, подпихивая свою королеву к соседней клетке и еще раз просматривая точки отхода.

— Отхожу, — безразлично сказал Аластор.

— Снова шах, — моей ухмылкой, должно быть, можно было пугать детей, не желающих есть манную кашу; мой белый конь солидарно улыбался во все свои зубы.

— Отхожу, — так же безразлично повторил Ал.

— Снова шах… — я снова сдвинул королеву, не удержавшись и погладив клетчатое белое с серебром платье; оно было шелковистым на ощупь.

— Сбиваю ферзем, шах и мат, — скучающим голосом оповестил мой оппонент, вставая из-за столика и выходя на балкон — должно быть, ему уже надоело меня обыгрывать. Винкл радостно захлопала в ладоши — я обиженно на нее покосился.

Я с немалым удивлением уставился на позицию, еще недавно казавшуюся мне беспроигрышной, пытаясь понять, как я мог не заметить черного ферзя. Механическая фигурка лежащей на краю стола белой королевы улыбалась изящно раскрашенным личиком.

Шахматы были дедовы; они стояли в Малой Розовой Гостиной между двумя креслами с клетчатой обивкой. Обычно этот столик использовался для поедания мороженого, но Аластор заявил, что это просто кощунственно; при этом вид у него был такой, что я не решился спорить. Потом он бережно извлекал холодные фарфоровые фигурки из бархатных ящичков, расставляя их по местам — я не стал говорить ему, что компьютер может сделать это и сам, а после этого легко обыграть любого, даже самого подготовленного, противника… За этим столом частенько решались вопросы, совершенно не касающиеся шахмат; собственно их и заказали не столько ради игры, сколько ради демонстрации могущества Рода Фииншир — когда сбиваемая королева присаживалась в реверансе, солдат, чеканя шаг, выступал на клетку вперед, а конь бил копытом, многие гости напрочь забывали о дебютах и эндшпилях…

Позволив компьютеру убрать фигуры, я вышел на балкон, привычно обойдя горшок с розами. За эти розы, а вовсе не за цвет обоев — они здесь светло-бежевые, — гостиная и получила свое название; это довольно красивая, просторная комната, в которой отец раньше проводил иногда "непринужденные беседы" с гостями из других Домов. Сейчас здесь только дед иногда играет с Биллом в шахматы.

— Винетт, а почему ты всегда радуешься, когда выигрывает Ал?.. — по-прежнему немного обиженно спросил я, опираясь на воздушные перильца и любуясь закатным солнцем, медленно уплывающим за горизонт.

Винкл пожала плечами; я сомневался, что она слышала мой вопрос — она как раз настраивала гитару, проглядывая страницу нотной тетради. Я сообразил, наконец, что же это вчера так звенело наверху — на окошко моей непосредственной сестренки в очередной раз уселась крылатая Евтерпа.

Аластор смотрел на гитару со странным выражением полного удовлетворения на лице — ему нравились ее песни.

А мне… мне они тоже нравятся. Вернее, нравились бы, если бы в них не было так много… смерти.

Я усмехнулся своим мыслям: а о чем еще ей осталось писать?..

Винкл, Винкл, моя малышка Головастик… когда в твоих волосах играет солнце, как сейчас, ты вся будто светишься изнутри потусторонним, неестественным светом… с такими длинными, спутанными зелеными косами, небрежно разметавшимися по спине, с бледной, аристократически белой кожей, в этом змеисто-зеленом платье ты кажешься русалкой — невероятной девушкой из озера, не принадлежащей нашему миру… А твои глаза… я не могу смотреть в твои глаза.

Я знаю, ты тоже боишься смерти. Но храбришься и убеждаешь меня в обратном — потому что я боюсь сильнее…

Винкл тронула струны, наконец; я замер, вглядываясь в далекие горы, усыпанные слепящими глаза солнечными бликами.

Я почувствовал, что, несмотря на легкий мотив, от песни мне ощутимо становится хуже. Особенно когда она поет вот так: улыбчиво, хоть и шепотом, ясным, чистым и… обреченным голосом.

Я дернулся; мои пальцы судорожно сжали тонкие перильца балкона. Аластор выглядел подозрительно задумчивым.

— Винетт, а… кто написал эту песню?.. — тихо спросил Ал; я заметил, что костяшки его пальцев тоже побелели.

— Младшая леди Дома, Алиса-Винкл Фииншир, — с непроницаемым лицом произнесла моя непокорная сестрица, наигрывая какой-то перебор, даже не зажимая аккорд — видимо, машинально и не вполне осознанно.

— А… кому она ее посвятила?..

Винкл помялась.

— Честно говоря, я не знаю, — немного смущенно созналась "подруга автора текстов" леди Винетт. — У нее был… молодой человек, но они, кажется, поссорились… я не уверена, Алиса редко мне рассказывает о нем…

— А, понятно, — довольно безразличным тоном произнес Аластор, хмурясь и напряженно вглядываясь в дикие, неухоженные поля и наш буйный сад, в котором садовник не слишком убедительно пытался выстричь из куста зайчика. Мода на подобные скульптуры давно прошла, но он оставался верен ей вот уже добрых тридцать лет; наш отец, впрочем, не препятствовал этому, потому что "зайчик" был больше похож на работу не очень талантливого, но старательного скульптора-кубиста. — Тор, а зачем вам в саду этот вепрь?..

Я пожал плечами.

Разговор упрямо не клеился, несмотря на то, что Винкл снова что-то сыграла — веселое, зажигательное и не вполне осмысленное, да и то не до конца. Я уныло ощипывал опавшую розу (опять убрать забыли, надо будет перенастроить киберов, разленились), Аластор рисовал в блокнотике миниатюрные фигурки людей, а моя сестрица отрабатывала переход в соль-бемоль-мажор из всех ей известных аккордов, что не лучшим образом сказывалось на психическом состоянии окружающих.