Край - Ян Кошкарев

был готов поклясться, что она шла босиком. Смелая, красивая, сияющая уверенностью с гордым лицом и суровым взглядом ярко-голубых глаз, не тронутых ни возрастом, ни тяжкой жизнью, не сломленных и потерявших надежду. Она походила на бронзовую статую древней богини, и только шевелящиеся волосы выдавали, что она человек.

Платон зарычал, собрал силы и бросился сквозь толпу к ней, по пути пытаясь оторвать от себя тянущиеся к нему руки. Он спотыкался, падал, но поднимался и продолжал идти. Каждый следующий шаг давался с еще большим трудом, на нем висли гроздями убогие, сирые, немощные, ненавидимые и презираемые им всю свою жизнь, а теперь и вовсе превратившиеся в болотную трясину, которая засасывала, чтобы переварить и впитать то хорошее, что осталось в Платоне.

Он задыхался и приготовился сдаться, упасть, рухнуть, распластаться и быть затоптанным, но поднимал голову, видел ее лицо и снова вставал, чтобы сделать следующий шаг в бесконечном путешествии к недостижимому.

Женский голос, иногда переходящий в громкий визг, неустанно повторял:

– Держите его. Осторожно, он может быть опасен…

И когда вечность хрустнула и сломалась, словно пружина в старых часах, он упал в шаге от заветной цели и, понимая, насколько жалко он выглядит, протянул руку, чувствуя, как покидают последние силы.

– Марина, – почти прошептал он. – Спаси меня.

Она посмотрела с грустью и сказала голосом, которым врачи сообщают диагноз смертельно больному:

– Ты все-таки оказался тварью.

И не было в ее словах ни капли ненависти, ни щепотки презрения, а только бесконечное сожаление по поводу прошедшего и несбывшегося. Она неспешно повернулась и пошла прочь, и толпа расступалась перед ней, чтобы незамедлительно сомкнуться и навсегда отделить ее от Платона. Это было то самое «нет», в котором оказалось просто «нет» без всяких надежд и скрытых смыслов.

Вспыхнула молния, прокатился гром, и он почувствовал на лице холодные капли начинающегося дождя.

– Крути его! Руки держи крепко, чтобы не вырвался!

Он в последний раз поглядел на ее силуэт, прежде чем тот исчез, растворившись в заблудившемся луче солнечного света, а потом поник, перестал сопротивляться, и тысячи рук схватили его за рукава пиджака, за штанины, за воротник рубашки и утянули за собой в серое и будничное никуда.