Вчера на фабрике он, конечно, перегнул палку. Не стоило распускать язык перед Уиндэмом-Мэтсоном, обладателем сытой физиономии с сократовским носом, кольца с бриллиантом и модных сапог на молнии. Одним словом — обладателем власти. В голове у Фрэнка гудело, мысли путались.
«Да, теперь я в черном списке, — размышлял он. — Безработный. Квалификация, пятнадцатилетний стаж — все псу под хвост.»
Придется идти с жалобой в Комиссию по делам рабочих. Фрэнк не замечал, чтобы Уиндэм-Мэтсон водил дружбу с «пинки» — белым марионеточным правительством Сакраменто, а потому надеялся, что его бывший работодатель не пользуется авторитетом у подлинных хозяев, у японцев. КДР была подконтрольна «пинки». Обратившись туда, он предстанет перед четырьмя-пятью белыми упитанными подонками средних лет, вроде Уиндэма-Мэтсона. Если он не добьется справедливости в Комиссии, можно пожаловаться в одно из токийских Торгпредств — они есть в Калифорнии, Орегоне, Вашингтоне и той части Невады, которая принадлежит Тихоокеанским Штатам. Но ежели и оттуда он уйдет не солоно хлебавши...
Фрэнк лежал и рассматривал старинную люстру под потолком. В голове возникали и рушились планы, один нелепее другого.
Он мог бы, например, перебраться в Средне-Западные штаты — это проще простого. Но где гарантия, что тамошние власти не выдадут его ТША? Нет никакой гарантии. А если махнуть на Юг? Бр-р! Что угодно, только не Юг. Белому человеку, конечно, там привольнее, чем в Тихоокеанских штатах. Но... «В гробу я видел такое приволье!» — мрачно подумал Фрэнк.
Юг имел одну неприятную особенность. Он тысячами уз — экономических, идеологических и еще бог знает каких, был связан с Рейхом.
А Фрэнк Фринк был еврей. По-настоящему его звали Фрэнк Финк. Он родился на восточном побережье, в Нью-Йорке. В тысяча девятьсот сорок первом, сразу после разгрома России, был призван в армию. Когда японцы захватили Гавайские острова, его перебросили на западное побережье. Конец войны застал его на территории, отошедшей к Японии, где он и жил последние пятнадцать лет.
В сорок седьмом, в день капитуляции, он чуть не спятил. Поклялся отомстить проклятым япошкам и закопал в подвале дома свою винтовку. Любовно смазанная и обернутая ветошью, она по сей день ждет часа, когда Фрэнк и его однополчане поднимут восстание.
В сорок седьмом ему было невдомек, что время — великий лекарь. Ныне, если он и вспоминал о своих давних мечтах устроить варфоломеевскую ночь и вырезать ненавистных «пинки» и их хозяев, то у него возникало чувство, словно он перелистывает дневник школьной поры: вот Фрэнк собирается стать палеонтологом, а вот — хочет жениться на Норме Праут, самой красивой девчонке в классе. Черт побери, сколько воды утекло с тех пор, как он вел дневник, слушал пластинки Фрэда Аллена и смотрел фильмы с участием Филдса[9]. Со дня капитуляции он имел дело с тысячами японцев и никому из них не причинил вреда. Да и глупо думать о мести сейчас, через пятнадцать лет.
Впрочем, был один тип, которому Фрэнк с удовольствием перегрыз бы глотку. Омуро, его бывший квартирный хозяин. В начале пятидесятых, во время кризиса, он скупил квартал в центре Фриско и показал себя настоящей акулой: делил комнаты на крошечные клетушки, взвинчивал квартирную плату и никогда не делал ремонта. Особенно это било по карману бывших военнослужащих, которым было труднее всего найти работу. Спасибо японскому Торгпредству — его чиновники судили Омуро за спекуляцию и отрубили ему голову. Зато теперь ни один предприниматель не осмеливается нарушать суровый, но справедливый японский Гражданский Кодекс. В этом — заслуга нынешних оккупационных властей, пришедших на смену Военному Кабинету.
Мысль о кристальной честности служащих Торгпредства придала Фрэнку уверенности. Им наплевать, что Уиндэм-Мэтсон — глава «Корпорации У-М», для них главное — справедливость.
«Кажется, я начинаю верить в эту муру насчет «процветания Тихоокеанского содружества», — подумал он. — Странно, в первые годы это казалось пустой болтовней, очередной пропагандистской фальшивкой. А сейчас...»
Фрэнк заставил себя подняться и поплелся в ванную. Пока он стоял под душем, по радио передавали новости.
«... не надо недооценивать этих попыток», — произнесла дикторша, когда он отключил горячую воду.
«Не будем», — мрачно подумал Фрэнк. Он знал, о чем идет речь, и все же улыбнулся, представив себе, как бесстрастные, неулыбчивые немцы шагают по красным пескам Марса.
«Боже мой, господин крайсляйтер! Да разве здесь не идеальное место для концлагеря? И погода замечательная. Жарко, правда, но все равно хорошо...» — бормотал он, намыливая щеки.
«... Цивилизация Содружества должна сделать окончательный выбор: либо дальнейшие шаги к установлению равных для всех стран прав и обязанностей, либо...»
«Типичный жаргон правящей верхушки», — поморщился Фрэнк.
«... Мы прекрасно понимаем, что ареной, где будут вершиться судьбы всех рас — арийской, японской, негроидной...» — и дальше в том же духе.
— ... У нас погодка благодать, ну просто прекрасная. Жаль только, нечем нам дышать... — весело мурлыкал он, одеваясь.
Но факт остается фактом: Тихоокеания практически не участвует в колонизации планет. Она занята, а вернее — завязла в Южной Америке. Пока немцы одну за другой запускали в космос огромные автоматические станции, японцы выжигали сельву в Бразилии и возводили жилые кварталы для бывших охотников за черепами. К тому времени, когда стартует первый японский космический корабль, наци приберут к рукам всю Солнечную систему. В старых учебниках истории было написано, что Германия опоздала к разделу мира. Немцы спохватились, когда другие страны Европы дорисовывали карты своих колониальных империй. «На этот раз они не станут плестись в хвосте, — размышлял Фрэнк. — Немцы — хорошие ученики.»
Потом ему вспомнилась Африка и проводимый там нацистами эксперимент. От воспоминаний об этом кровь стыла в жилах.
Опустошенный, обезлюдевший материк...
«... Однако мы с гордостью можем утверждать, что наше стремление удовлетворить первоочередные материальные и духовные потребности каждого человека...»
Фрэнк не выдержал и выключил радио. Но, немного успокоившись, включил снова.
«Заповеди Христа отправили на свалку», — подумал он.
Африка. Призраки умерщвленных туземцев — целые племена стерты с лица Земли... Зачем? Этого никто не знал. Возможно, даже «архитекторы» в Берлине не знали.
Нация роботов. Роботов — покорителей и преобразователей природы, роботов-строителей. Строители? Перемалыватели — вот они кто! Великаны-людоеды, сбежавшие из палеонтологического музея, промышляющие изготовлением чаш из черепов. Прежде всего мозг — он годится в пищу, затем — череп, превосходный материал для кухонной утвари. И так далее. Какая бережливость: сожрать мозг врага из его собственного черепа! Безотходное производство, лучшие в мире специалисты. Питекантропы в белых халатах, ставящие эксперименты в университетских лабораториях. «Герр доктор, мы нашли новое применение большому пальцу ноги. Смотрите, этот сустав подходит для зажигалки. Если герр Крупп сможет освоить...»
