– Отставить спасибы! Жену за пироги спасибить будешь.
– Служу Советскому Союзу!
– Вот то-то же. А теперь я по переговорным трубам сообщу товарищам твоим, пусть и они поздравят.
Шутихин откашлялся.
– Слушать в отсеках! Сейчас будем подниматься. А пока поздравляю матроса Филиппа Ситникова со свадьбой. Бравый у нас моряк завелся, силен, бродяга, на берегу корень пустил… Ну, молодец, положительно. Наша порода такая, моряцкая, крепкая, мы хоть где укоренимся, хоть на голом камне. Что? Командир боевой части седьмого отсека? Тоже подарок заготовили? Та-ак… Пять минут на антимонии с подарками. Время пошло!
Из седьмого, от торпедистов, Ситникову принесли зажигалку, сделанную из пулеметной гильзы. Потом из второго аккумуляторщики доставили бутылочную открывашку из такой же гильзы. Сказали, что это еще и от четвертого отсека подарок. Из пятого, от дизелистов, Ситникову досталась ухватистая финка с наборною рукояткой. А мотористы из седьмого дали ему шоколадку «Спорт» с наказом: «Сам не жри. Бабу свою побалуй. Чтоб она это самое… крепче».
– Все! По местам стоять. Всплываем. Продуть балласт отработанными газами дизелей!
Лодка дрогнула. Покатилась под ногами какая-то мелочь.
Штурман вполголоса доложил:
– Дифферент на нос семь градусов, глубина та же, 42 метра.
Как видно, много хлебнула «эсочка» забортной воды… Не хочет подниматься.
– Продуть балласт сжатым воздухом системы аварийного продувания!
Заработали аварийные баллоны… Глубина 40 метров. Глубина 38. На свет идем, товарищи, авось живы будем! 36 метров. 34 метра. 33… 33…
Чуть поднявшись, лодка вновь зависла. Та-ак. А ведь это, похоже, конец, товарищи и ребята. Положительно, очень похоже. А вот не хотелось бы такого сходства!
Ситников опять завел свою молитву. Давай, голубчик, хрен с тобой, молись, тебе очень надо вернуться, у тебя есть к кому вернуться, зараза, очень глупо узнать, какова у тебя жена, всего-то один раз…
– Все, затормозилась… – негромко сказал штурман.
– Сам вижу.
Что еще выкинуть с подлодки? А если…
– Седьмой отсек! У вас там осталась одна торпеда в кормовом аппарате. Так вот, слушай мою команду: торпедная атака! Приказы не обсуждаются, я сказал, торпедная атака! Товсь!.. Огонь!
– Торпеда вышла! – доложил ему командир боевой части кормового отсека.
Глубина… о-о-о… 36 метров… 37… Торпеда толкнула «эску», зависшую носом книзу, и та… и… та… 36 метров… 34 метра… Пошла, родимая! 32! 30! 28! 26! 25! Двадцать четыре с половиной… Двадцать четыре с копейками… Двадцать три… Чуть-чуть меньше, чем двадцать три. Совсем чуть-чуть меньше, чем чуть-чуть меньше, чем двадцать три…
Ситников тянул молитву, и голос его окреп.
Подлодка шла на поверхность, но так медленно, что ни одна живая душа не подсчитала бы, какой финал будет у этого подъема: успеют они хлебнуть чистого воздуха или задохнутся, не успев совсем капельку…
Все молчали на «эске».
Один Ситников звал своего Филиппа.
Как звал когда-то на помощь Николу отец Шутихина и как звал Пантелеймона его дед. Им нужно домой. Им всем очень нужно домой!
Тишина на подлодке. Мерный рокот молитвы в царстве вод, между пучиной и блеклым лунным светом, о котором только то известно, что он где-то наверху, на невыносимой высоте…
Минуты тишины и молитвы, кажется, превращаются в часы, а часы – в годы. Одни и те же слова. Сто раз. Тысячу раз. Десять тысяч раз. Миллион раз. Капитан перестал ощущать ток времени. Кажется, весь центральный мост безмолвно подчинился этой молитве, устремленной из глубины к высоте. Каждый, кто здесь был, погрузился в ритм ее, и вот уже не одни уста двигаются…
Вдруг Шутихин почувствовал, как кто-то позвал их в ответ.
12 сентября 2026 года, Соловки, Железные ворота
…«Чайка» бодро пошла по тихим водам длинного, извилистого залива Долгая губа. Глубоко она вошла в тело острова. Ветер свежел на глазах, Ситников поднял воротник.
Вот перед ними встала россыпь округлых островков с чахлыми деревцами. Словно под водою лежали каменные женщины, и волны укрыли их тела – головы, руки, ноги, – но великанские груди оставались неукрытыми.
– Железные ворота… – почти шепотом сказал Ситников.
– Знаете эти места? – осведомился у него адмирал.
Их начало мотать из стороны в сторону. Ветер бил теперь прямо в лицо. Двигатель «Чайки» надрывно рокотал, едва пересиливая течение.
– Когда-то знал… Мы входим в пролив Северные Железные ворота. Очень капризное место, полно мелей, подводных камней… течения бурные бывают. Коли пройдем благополучно, выйдем в Анзерскую салму – широкий пролив между Анзером и Большим Соловецким островом. Там наш капитан повернет на север, к мысу Кеньга.
– Уже на Анзере?
– Да. Только никакого причала там нет. Каменистая отмель, и все. При самом легком волнении вымокнем до нитки, пока на берег выйдем. А может, и вовсе отменится высадка. Как повезет.
Адмирал усмехнулся:
– Отчего же вы рискнули отправиться со мной?
Катер немилосердно раскачивало.
– Отец… обещал когда-то привезти меня на Анзер. Он всегда выполнял свои обещания, а тут не смог. Не по своей вине, но все-таки не смог. Теперь он болен и уж точно не сможет. Вот я нынче… за него. Знаете, – неожиданно для себя разоткровенничался Ситников, – деда война сожрала, бабку – голод 1946 года. А отец выжил, крепкая порода. Когда вышел из приюта, обзавелся семьей, то давал мне все, что только мог дать. Бабка назвала его Филиппом, в честь деда… и он мне такое же имя дал. Говорил, совсем пацаном голову за Родину сложил, надо помнить.
– Здравия желаю, Филипп Филиппович! – пожал ему руку старик. – Где воевал дедушка?
– Здесь… здесь. Учился в Соловецкой школе юнг. Потом… Дед не вернулся из похода на подлодке. От него бабке только и осталась одна вещь: образок святого Филиппа… он тут, на Соловках игуменствовал. Так что вот они мои корни где – здесь, на севере.
Катер несло на камни. Двигатель чихнул, на пару секунд замолчал. «Чайку» подбросило на гребень высокой волны, ахнуло вниз и едва не посадило на каменную гряду, оскалившуюся кривыми зубами совсем рядом. Но тут машина опять заработала с добротным дробным ревом.
Обошлось.
Они вышли на салму. Крупная зыбь шатала катер, мелководья обратились в кипящие сковороды. Корпус горделивой «Чайки» издавал стоны и треск. Ветер срезал верхушки волн и бросал их в людей.
Ситников и адмирал мокли, но упрямо не спускались вниз. Инстинкт подсказывал: не дай Бог, с катером произойдет какое-нибудь лихо, тогда бы им лучше быть наверху. На всякий случай.
