— Вам приходилось бывать в Тихоокеании? — спросил Лотце.
— Несколько раз.
— А я лечу впервые. В Сан-Франциско при содействии ведомства доктора Геббельса и японских властей открывается выставка моих работ, так сказать, культурный обмен в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. Надо снижать напряженность между Востоком и Западом. А для этого нужно больше общаться, и искусство — один из важнейших факторов...
Бэйнс кивнул. Внизу, за огненным кольцом дюз, показались Сан-Франциско и Залив.
— А где в Сан-Франциско можно сносно поесть? — спросил Лотце. — Для меня заказан номер в «Палас-Отеле», но мне кажется, в национальных районах лучше кормят. В Чайнатауне, например.
— Да, — подтвердил Бэйнс.
— А цены там не кусаются? А то я почти на мели. У нас очень прижимистое министерство. — Лотце засмеялся.
— Смотря как обменять деньги. У вас, надо полагать, чеки Рейхсбанка? Рекомендую Токийский банк на Самсон-стрит.
— Спасибо, — поблагодарил Лотце. — А я собирался поменять их в гостинице.
Ракета неслась над самой землей. Бэйнс увидел взлетное поле, ангары, стоянки машин, здание аэровокзала, дома... «Красиво, — подумал он. — Горы, вода и клочки тумана, уплывающие к Золотым Воротам.»
— Что это? — спросил Лотце. — Что за огромное сооружение? Вон там, внизу. Космопорт? Я думал, у японцев нет космических ракет.
Улыбаясь, Бэйнс пояснил:
— Стадион «Золотой Мак». Бейсбольное поле.
— Ну да, они без ума от бейсбола, — усмехнулся Лотце. — А по мне, нет спорта скучнее и бессмысленнее. Взбрело кому-то в голову начать такой...
— Он уже достроен, — раздраженно перебил Бэйнс. — Его таким задумали, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. Горожане очень им гордятся.
— Такое впечатление, будто его проектировал еврей, — пробормотал Лотце, глядя вниз.
Бэйенс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психологический сдвиг. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что пришло на ум?
— Надеюсь, мы с вами еще встретимся в Сан-Франциско, — сказал Лотце, когда ракета коснулась земли. — Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поболтать.
— Мы с вами вовсе не соотечественники, — возразил Бэйнс.
— Вы правы. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и цели наши, и намерения совпадают. — Лотце заерзал в кресле, расстегивая привязные ремни.
«И это я с ним близок в расовом отношении?! — с ужасом подумал Бэйнс. — Это с его целями совпадают мои цели?
Тогда и у меня — психический сдвиг. Мы живем в ненормальном мире, где у власти — безумцы. Сколько лет это продолжается? Сколько лет мы сопротивляемся? И главное — сколько нас, понимающих? Не таких, как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или начинаешь выздоравливать? Пробуждаться? Наверное, нас очень мало. Мы — одиночки, разбросанные по свету. Но массы, что думают они? Сотни тысяч жителей этого города? Может быть, они считают, что живут в правильном мире? Или все-таки сомневаются, хотя бы самую малость..? Но что значит — безумие? Какой смысл я вкладываю в это слово? Где граница?..
Безумие в их природе. В умственной ограниченности. В незнании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет не то. Я чувствую. Интуитивно. Целенаправленная жестокость... Нет. Боже, помоги, в одиночку мне не докопаться до сути! Пренебрежение истиной? Да. Но не только это. Безумие в их замыслах. Да, в замыслах! Покорение планет. Такое же бессмысленное и жестокое, как покорение Африки, а еще раньше — Европы и Азии.
Они мыслят космическими категориями и никак иначе. Слова человек, ребенок — пустой звук. Только абстракции: народ, страна, кровь, честь. Нет честных личностей, есть только сама честь. Абстракция для них — реальность, действительность — фикция. Доброта, а не добрые люди, добрый человек. Для них не существует «здесь» и «сейчас» — их глаза устремлены сквозь пространство и время в лежащую впереди бездну. И это — конец мира. Потому что мало-помалу они изведут все живое. Были ведь когда-то частицы космической пыли, раскаленные ядра водорода и ничего больше. Теперь все вернется на круги своя. Процесс распада ускоряется. Жернов не остановить. А они, эти безумцы, спешат обратить нас в камень и пыль. Хотят помочь природе.
Я знаю, почему, — размышлял Бэйнс. — Им хочется быть не частью, а движущей силой природы. Они приравнивают свое могущество к божьему, считают себя подобными Богу. Вот она, суть безумия. Все они одержимы одной идеей. У каждого настолько возросло самомнение, что ему и в голову не придет считать себя обыкновенным человеком. Это не гордыня и не высокомерие, это раздувание собственного Я до такой степени, что исчезла разница между поклоняющимися и предметом поклонения. Не человек съеден Богом, а Бог съеден человеком. Чего они не могут уразуметь, так это своей ничтожности. Я жалок и слаб, и Вселенной до меня нет дела. Я живу невидимкой. Но что в этом плохого? Разве так — не лучше? Кого боги замечают, того призывают к себе. Будь незаметен — и минует тебя злоба сильных мира сего».
Расстегивая ремень, Бэйнс произнес:
— Мистер Л отце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?
Лотце ошалело взглянул на него.
— Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Я изменил форму носа и черепа, уменьшил поры, осветлил кожу. Иными словами, избавился от внешних признаков. Даже стал вхож в высшие круги Рейха. Никто не подозревает, что я еврей. И... — сделав паузу, он придвинулся к Лотце вплотную и зашептал: — я не один такой. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.
— Служба безопасности... — выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:
— Пожалуйста, сообщайте — СД проверит мое досье. Но учтите, у меня есть могущественные покровители. Некоторые из них арийцы, другие — евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания, а вскоре я сам донесу на вас. И вы окажетесь в камере предварительного заключения. — Он улыбнулся, кивнул и двинулся по проходу вместе с другими пассажирами.
Они спустились по трапу на продуваемое ветром поле. Внизу Бэйнс случайно оказался рядом с Лотце.
— Знаете, мистер Лотце, — произнес он, взяв художника под локоть, — вы мне не понравились. Думаю, я в любом случае донесу на вас. — Он опустил руку блондина и ускорил шаг.
На краю поля, у дверей вокзала, толпились встречающие. Ищущие глаза, радостные улыбки, машущие руки. Впереди стоял коренастый японец средних лет в добротном пальто английского покроя, остроносых полуботинках и котелке, рядом — японец помоложе. На пальто коренастого блестел значок Тихоокеанского Торгпредства правительства Империи. «Мистер Тагоми собственной персоной, — подумал Бэйнс. — Приехал меня встречать».
