Я ответил, что читал их в Москве. Что все они написаны не менее увлекательно, чем «Черви», но рассказывают о приключениях американских морских пехотинцев в разных экзотических странах. Особенно, сказал я, мне понравилась книга, которая называется «Красный город».
Глубоко внизу грохотала по камням горная речка. Если бы я изо всех сил толкнул Хуснутдинова, он бы наверняка упал и расшибся о камни. Но я совсем не был уверен, что у меня это получится. К тому же Хус-нутдинов наверняка догадывался о чувствах, которые я к нему питаю, и был настороже. Не мог же он знать, какой сюрприз я для него заготовил.
Как я и предполагал, он попался на крючок и потребовал, чтобы я рассказал ему содержание «Красного города». Ломаться я не стал, тем более что сюжет, придуманный мной за последние несколько дней, казался мне вполне занимательным.
Во время вьетнамской войны группа американских морских пехотинцев получает задание спасти племянницу консула США в Бирме, волею судеб оказавшуюся на территории печально известного «золотого треугольника» и захваченную то ли партизанами, то ли вооруженным отрядом наркомафии. Племянница консула в моем пересказе удивительным образом напоминала пухленькую и грудастую жену майора Зверева, а командир морпехов, двухметровый красавец Джо, явно имел что-то общее с ефрейтором Хуснутдиновым. Разумеется, все эти детали были придуманы мной для того, чтобы вернее привлечь внимание к рассказу. И, похоже, цели своей я добился. Заметив, что на ходу мне рассказывать не слишком удобно — я то и дело спотыкался, поскольку все время оборачивался к идущему позади Хуснутдинову, — он скомандовал привал, и мы удобно уселись на поваленное дерево в стороне от тропинки.
Морские пехотинцы преодолевают массу препятствий и наконец оказываются в загадочном Красном городе, в руинах которого, предположительно, неведомые злодеи держат племянницу консула. С этого момента я начал рассказывать чрезвычайно подробно. Я описал бурую равнину, усыпанную пористыми камнями, бело-золотые конусы, тянущиеся до самого горизонта, дорогу, залитую черным полупрозрачным янтарем, бронзовые ворота с отслаивающимися зелеными чешуйками, полуразрушенные кирпичные стены, груду строительного мусора сразу за воротами, засыпанные красной пылью ямы с гудящими цветами, трехэтажное здание из темно-зеленого мрамора, пыльные столбы света, гуляющие в его сумрачных залах, сухой бассейн, пахнущий болотом, и две лестницы — черную и белую, по которым можно спуститься на дно, выложенное разноцветными дисками. Я рассказал о величественной колоннаде — двенадцати огромных, вырезанных из черного камня столбах высотой с пятиэтажный дом, украшенных странными символами, похожими на обезглавленных птиц. Когда-то эти колонны венчала массивная крыша, но теперь она рухнула, и осколки тяжелых плит торчат из земли, словно окаменевшие кости допотопного чудовища. Если пройти между колоннами, то под ногами вместо привычного красного песка захрустят крошечные — размером с ноготь мизинца — черепа. Их там тысячи, если не миллионы, и среди них нет никаких других костей — только маленькие, легкие черепные коробочки. Колоннада заканчивается лестницей, ведущей куда-то под землю; черный проем подземного хода забран очень прочной и совершенно не пострадавшей от времени решеткой.
Я рассказал Хуснутдинову о сиреневых куполах дворцов, сложенных из розоватого камня, о глубоких колодцах, над которыми всегда стоит пахнущий тмином туман, о поваленных в пыль статуях, изображающих зверей с человечьими головами, о садах каменных деревьев, украшающих облицованные полированным гранитом террасы… Я рассказал об удивительных находках, которые встречаются среди руин: о прозрачных шарах, деревянных птицах и обломках каких-то странных машин, сделанных из бронзы и черного хрусталя.
В ореховых глазах Хуснутдинова замелькали смутные тени. Я почти физически почувствовал, что он видит мой Город, и странная ревность овладела мной. Что, если Хуснутдинов проникнет в красный мир и окажется сильнее Волшебника? Может быть, открывая перед ним дверь в Красный город, я совершаю ошибку…
Я не успел закончить рассказ. Внизу, у реки, затрещали автоматные очереди.
Хуснутдинов взлетел в воздух, как огромная гибкая змея, и, срывая с плеча автомат, метнулся к обрыву. Мелькнул среди деревьев и тут же пропал, прыгнув куда-то вниз. Я осторожно приблизился к краю тропинки. Ефрейтор, отчаянно тормозя ногами, скользил по каменистому склону. Мне тут же пришло в голову, что, если бы я поддался минутному искушению и попробовал столкнуть его с тропы, он скорее всего добрался бы до реки целым и невредимым, а потом переломал бы мне все кости. Вторая мысль, пришедшая мне в голову, была такой: «Сейчас его убьют». На берегу стреляли — уже не очередями, а одиночными выстрелами, но похоже было, что стреляют не только наши. Я представил себе, как Хуснутдинов, не снижая скорости, вылетает прямо на отмель и попадает под прицельный огонь противника… и даже зажмурился от изумления. Неужели избранная мной методика настолько действенна? Раздумывать, впрочем, времени не было. Подражая Хуснутдинову, я снял с плеча свой «АК» и тоже начал спускаться к реке. Спускался я гораздо медленнее, чем ефрейтор; неудивительно поэтому, что на берегу я оказался, когда бой уже закончился. Живой и здоровый Хуснутдинов вместе со вторым старослужащим уже вязали руки и ноги нарушителям. Ими были обычные крестьяне, искавшие потерявшихся коз. Из оружия при них имелась только старая двустволка, а боезапас они, кажется, уже израсходовали. Единственным пострадавшим в перестрелке оказался Маркеев, пришедший на заставу в один день со мной, — ему рассекло щеку осколком каменной глыбы, в которую попала пуля из крестьянской двустволки. Он сидел на песке, время от времени отнимая от лица перемазанную в крови руку, тупо глядел на нее и икал от страха. Проходя мимо, Хуснутдинов отвесил ему дежурную затрещину.
— Что, баклан, обосрался? Брал бы с дружка пример!
С этими словами он небрежно кивнул в мою сторону. Изумление, в которое поверг меня этот случайный жест, трудно описать. Меньше всего я ожидал такого от Хуснутдинова, который за все три месяца моей службы на заставе не сказал обо мне ни одного доброго слова. Неужели получасового рассказа о выдуманной книжке оказалось достаточно, чтобы купить себе благорасположение грозного ефрейтора? На секунду мне стало стыдно за тот хитроумный план, который я разработал, стремясь отомстить Хуснутдинову. Но только на секунду.
Спустя два дня Хуснутдинова застрелил майор Зверев.
Накануне майора вызвали в штаб округа. Позднее стало известно, что из Москвы приехал его давний приятель, занимавший высокую должность в Минобороны, и Зверь, настроившись на масштабную пьянку, укатил в город, сообщив жене, что вернется дня через два. Вышло, однако, так, что не успел высокопоставленный друг сойти с трапа самолета, как его тут же выдернули обратно в Москву — разбираться с каким-то ЧП. Майор, выяснив, что приехал зря, матюкнулся и велел шоферу возвращаться на заставу. По пути у них полетела трансмиссия, так что на заставе злой и относительно трезвый Зверев оказался только в два часа ночи. Жену дома он, к своему удивлению, не застал. Надо отдать должное Зверю — он не стал устраивать шум и поднимать заставу по тревоге. Он просто взял одну из служебных овчарок и сунул ей под нос первую попавшуюся Олесину тряпку. Собака привела его к дверям ленинской комнаты, перед которыми майор на некоторое время остановился. Из глубин ленинской комнаты доносились вполне недвусмысленные звуки. Майор постоял около двери, послушал…
Потом он пинком распахнул дверь и открыл огонь из табельного «ПМ».
Олесе повезло — пуля пробила ей мякоть икры, после чего она потеряла сознание — от страха или болевого шока — и упала на пол, уйдя с линии огня. А вот Хуснутдинову досталось по полной программе. Когда дежурные по заставе прибежали к ленинской комнате, ефрейтор был уже мертв. С пулевым отверстием в сердце и двумя пулями, засевшими в легких, долго не живут.
