- Ты, Степа, помалкивай, - строго сказал Потапыч. - Потом ко мне придешь, потолкуем. А напрасно ты с нами в Соликамск ехать не пожелал...
Стук палки по забору раздался вдруг совсем близко.
- Кто тут балует?! - заорал сторож. - Вот сейчас как кликну караул!
Стенька вовсе не собирался звать на помощь стрельцов, однако волнение было чересчур велико - Нечай и Авдотьица разом и молча ухватили его за грудки. Да и какие тут могли быть слова?
- Да я это! Земского приказа ярыга Аксентьев! - совсем было бойко и басовито, но на последнем слове пустив петуха, крикнул Стенька. Неймется тебе? Так иди блинов поешь, иди выпей! На морозе, гляжу, совсем умишко отшибло!
- То-то... - прошептала Авдотьица. - Что, светы вы мои, - по саням? На Москве свет клином не сошелся!
- И в Соликамске люди живут! - подхватил Нечай. - И в Соликамске попы венчают! ..
Вонифатий со своей Любушкой уже полулежали в низких и глубоких санках, Потапыч подтыкал меховую полость. Нечай потащил Авдотьицу за руку, вторые санки двинулись им навстречу. Прямо на ходу парень боком повалился в них, Авдотьица же кинулась сверху и, барахтаясь, они засмеялись.
- Я вас! - прикрикнул Потапыч и с молодой прытью вскочил в те же сани.
- Ги-и-ись! Ги-и-ись!!! - раздалось с первых саней и, получив чувствительный удар кнутом, пошел крупной рысью молодой сильный возник. За первыми санками понеслись и вторые. Стенька стоял столбом, глядя, как улетают в разудалую масленичную ночь Вонифатий с украденной невестой, детинушка Нечай да безмерно счастливая Авдотьица.
Однако надобно было и о себе позаботиться. Калашниковский-то приказчик сколько-то отвалит за молчание, однако спина - не казенная. А коли сейчас поднять тревогу - то можно будет и вывернуться. Поднять шум, начать ломиться в калитку! Мол, вынесли у вас - не понять что, на санях увезли, и мы, Земского приказа людишки, издали заметили, пока добежали - саней и след простыл...
Стенька кинулся к калитке, но услышал вдруг за спиной повелительное слово:
- Стой! Стой, кому сказано?!
Он и встал в пень! Вроде бы все, замешанные в похищении, укатили, так кто же тут еще балуется? Что за баба?..
- Повернись, орясина...
Он повернулся и увидел статную девку, ростом гораздо ниже беглой Авдотьицы, но и не маленькую, а в самый раз.
Девки бояться было стыдно.
- Да ну тебя! - рявкнул он, опять устремившись к калитке.
- Гляди ты, какой шустрый! Видал, куманек? - спросила девка кого-то незримого. - Нет уж, шуму подымать не дадим. Не дадим, куманек?
Стенька опять повернулся. Рядом с девкой стоял молодец в меховом колпаке, плечистый, но безбородый. Стоял крепко, расставив ноги, чуть покачиваясь.
- А не дадим, кумушка! - отвечал этот блядин сын, страдник, худяк, пес бешеный, аспид недобитый, Данилка Менжиков!
Очевидно, они из укромного места, неведомо для Вонифатия и Авдотьицы с Нечаем, наблюдали за похищением.
- Да вы ж меня под батоги подводите! - воскликнул Стенька.
- Коли заорешь - батоги тебе медовым пряником покажутся! - пообещала девка.
- Гляди у меня, песья лодыга, - добавил треклятый Данилка.
Некоторое время все трое молчали. этого времени хватило, чтобы Стенька осознал всю бедственность своего положения.
- Говорил же мне мой подьячий! - прямо застонал Стенька, однако не громко, в меру. - Говорил же - все у этих бесовых баб из-за полюбовников! Говорил же, что Авдотьица, блядина дочь, с кем-то снова связалась! .. А я, дурак, его не послушал!
Вдруг он замолчал, словно бы осененный великой мыслью.
- По-о-онял... - как бы самому себе не веря, протянул он, и вдруг слова хлынули, полетели, понеслись, друг дружку обгоняя: - А грамота-то, выходит, - проклятая! Как с ней связались - так одни несчастья! Да это не грамота - это нечистая сила! Оборотень - вот что это, как Бог свят оборотень! Как леший водит - так и она водит! Вроде совсем в руки далась а вот тебе шиш вместо грамоты! Шут знает кем обернулась! И вам тоже шиш!
Это уже относилось к Данилке Менжикову как таковому и ко всем конюхам вместе взятым.
- Погоди, молодец! Ты что такое несешь? - удивилась девка и повернулась к страднику, псу бешеному, худяку и аспиду. - И ему, что ли, та грамота понадобилась? А, куманек?
- И не спрашивай, кума! Прав приказный - та грамота хуже всякой нечистой силы. Беса, сказывают, можно в рукомойник загнать и закрестить, а грамоту крести не крести - глаза отводит и пропадает, - честно признал окаянный Данилка. - Вроде совсем уж нагнали и ухватили - а вместо грамоты тебе такое, что и слов нет. Нам вон вместо нее мешок с табачищем достался...
- Так, может, не грамота глаза-то тебе, куманек, отводит? Может, бес-то твой - человечьего роду-племени? - и девка перевела взгляд с куманька на ярыжку.
- Сама бы поискала! - огрызнулся тот. - Сама бы за ней по всей Москве погонялась! Только что в руки давалась - ан вместо нее дуля!
Сейчас Стеньке казалось, будто он и впрямь всю Москву обошел и объездил, преследуя проклятую книжицу из тонких дощечек.
- Не грамота глаза мне, говоришь, отводит? - переспросил Данилка.
И остался стоять с приоткрытым ртом - как видно, пришла ему мысль, но смутная, пока еще бессловесная.
- Знаешь, как бывает? На видном месте лежит, а ты и не примечаешь, подсказала девка. - Пока носом не ткнут.
Стенька насторожился. Смахивало на то, будто подлеца Данилку сейчас как раз и ткнули носом в грамоту. И сам он воплями своими в этом дельце участие принял...
Он махнул рукой, повернулся и пошел прочь.
Все на свете у него не заладилось. О чем наутро докладывать Деревнину непонятно. О том ли, как помог у его приятеля Белянина девку выкрасть?! А до утра еще дожить нужно. Наталья, поди, давным-давно спит и свет потушен. Если и дальше все так же пойдет - непременно впотьмах скамья сама собой опрокинется или горшок с полки слетит!
- Не печалься, молодец! - крикнула вслед чернобровая девка. - На грамоте свет клином не сошелся!
- Эх! .. - и тут Стенька вспомнил, как звали в Соликамск.
Сейчас бы не то что в Соликамск - в Енисейск, в Китай! Оставив за спиной и жену постылую, и приказ осточертевший, и Москву со всеми ее бляднями...
Но укатили быстрые санки - не иначе, нагонять обоз, и не позовет уже никто прочь из Москвы, и жизнь продолжается такая, какая есть - с невеликими радостями и преогромными неприятностями. Только и счастья - на Масленицу блинами отъесться!
Тут Стеньку вдруг осенило - завтра же государь выедет бои смотреть! С раннего ж утра надобно быть в приказе! Суета, шум - а потом ведь за верную службу от государя и наградные, поди, будут?..
И он, уже не беспокоясь о Наталье, а душой переместившись в завтрашнее утро, поспешил, полетел, и морозный воздух с растворенным в нем снежным блеском, войдя в грудь, наполнив ее до предела и раз, и другой, сотворил чудо - Стеньке полегчало...
