class="p1">— Что же, — сказал один старик, — Петр Степаныч… с Богом, что ли?
— С Богом! С Богом, дедушка! — встрепенулся Петр Степаныч.
— У нас уже все налажено… По холодку.
— По холодку, по холодку, Яким Матвеич… Грядем с Богом… Я живо, сию минуту…
И он вышел из избы.
— Никак не ложились? — удивился Яким, показывая на Александра. — Александр-то Павлыч… Младенец Христов!.. Добреющая душа… а какой, поди ты, серчливый, да ворчливый… ругатель!
И он присел подле меня на лавку.
В это время вошел Нерокомский, на ходу торопливо оправляя свой туалет и вытираясь длинным полотенцем с красными каймами, которое висело у него на плече.
На дворе и около избы на площади ясно теперь послышались в раскрытую дверь возня, говор толпы, крики, скрип телег и бряцанье ширкунцов и бубенчиков.
Нерокомский сбросил с плеча полотенце, встал перед образами и начал истово, быстро креститься. Яким лениво тоже поднялся с лавки и встал позади его, а за ним поднялись старики и также начали молиться.
Я тоже встал со скамейки и стоял молча. Александр храпел на всю избу.
Нерокомский поклонился в землю и обернулся к нам. Губы его еще шептали молитву, и на глазах стояли слезы.
— Ну! С Богом! — сказал он и быстро начал собираться.
— Кабы не забыть чего-нибудь, — сказал Яким. — Упаси Господи!.. Ироды-то не отдадут ничего.
— Это он называет иродами будущих хозяев сельца Неклудьевки, — сказал мне Нерокомский — Артамона Сергеича, Терентия Михайлыча и всякую жидвору неподобающую — Шмуля и Гиршку.
— Как?! — удивился я. — Разве земля не остается за крестьянами?
В это время Нерокомский завертывал обрывком веревки свой истасканный дорожный сак.
— Ни! Ни! — махнул он рукой. — Все продали, сдали, закабалили… Сожгли корабли… и яко наг, яко благ… яко нищ есмь…
— Как же, — удивился я, — ты не отговорил их?
Он тихо засмеялся своим добродушным горловым смехом.
— А зачем же отговаривать? — прошептал он. — Люди творят благо, а я буду отговаривать! Ни! ни!.. Ни Боже мой!
«Действительно, это какой-то блаженный, юродивый!» — подумал я, глядя на него.
— Не оживет, аще не умрет, — прошептал он многозначительно, наклонясь ко мне. — Помни это! Всегда помни и нас не забывай в своих молитвах.
И он принялся будить и расталкивать Александра.
В это время впопыхах вбежал урядник.
— А я уж думал, что уехамши, — вскричал он. — Иду и думаю: как же я его превосходительства… приказание… и тут… Индо вся душа взмокла от страху. Ах ты, Господи! — И он снял форменную шапку и отер мокрый лоб грязным платком.
В это время поднялся Александр и дико смотрел на всех заспанными глазами.
— Едем! — говорил Нерокомский. — На, опохмелись! — И он вынул из кармана дубленки косушку и подал ему.
Александр жадно припал к горлышку косушки и залпом, не отнимая ото рта, осушил ее.
— Уф!.. Благодетель!.. Теперь просветлело и голова ничего… Ведь это нянька моя… Вы не знаете, — обратился он ко мне, — он состоит при мне в качестве сердобольной няньки… А это бука, — указал он на урядника, — так и норовит меня слопать… У-у!.. Язычник!.. Не сглотнешь… шалишь!.. Нет, шалишь!.. Никита Семеныч… стена!! Да!!
— А ты собирайся, собирайся скорее. Видишь, все мы ждем одного тебя…
— Ну, поспеете. — И он медленно встал и начал собираться. Нерокомский помогал ему.
— Ну, сказано, все готово… идемте! — сказал он.
— А вот присядем сперва маненько, — сказал Яким, садясь на лавку, и все присели и почти тотчас же поднялись и начали молиться, а затем уже двинулись.
Перед избой на площади дожидались готовые телеги и кибитки. Перед самыми воротами стоял, опершись об их столб, седой старик с большой иконой старого письма, которую он благоговейно держал у своей груди.
— Ну, дедушка, трогай! — сказал ему Нерокомский.
Дедушка медленно перекрестился, и вслед за ним заколыхалась и начала креститься вся толпа. Послышались оханья, стоны, плач, причитанья, детский крик, и дедушка мерными, старческими шагами пошел впереди, за ним двинулись все, заскрипели телеги, зазвенели ширкунцы и бубенчики, сильнее раздались стоны и причитания баб.
Я шел подле Александра и урядника… Нерокомский подходил то к одной, то к другой телеге, суетился, хлопотал и снова возвращался ко мне. В глазах его, на всем лице светилась детская радость.
К нам подошел высокий угрюмый мужичок и снял шапку.
— Петру Степанычу… благополучного пути!..
— Спасибо! Спасибо! Артамон Михеич… Прощайте!.. Лихом не поминайте… Богатейте… владейте чужим добром…
Мужичок подошел к уряднику:
— Препятствий… Никита Васильич, никаких не имеется… Мы, значит, завтра же и начнем…
— Начинайте! Начинайте!..
— То-то чтоб без сумления… Кабы чего не вышло.
И он отошел к сторонке… А там в этой сторонке стояло еще два-три мужичка, и между ними корчились два еврейчика. Они что-то говорили, жестикулировали и махали на обоз переселенцев, а он мерно, тихо, поскрипывая и позвякивая бубенчиками, разливаясь бабьим и детским плачем, шел в темную даль…
— Ну, прощай, Петр Степаныч! — сказал я.
— Прощай, голубчик!.. Вероятно, еще увидимся… Не теряй надежды. Верь! Верь! Верь!.. — И он обнял и перекрестил меня.
Александр спал на одном из возов.
— Я ведь только провожу их до Мышмала, — говорил Нерокомский, — а там уеду в П… губернию… Приезжай к нам!.. Право!.. Безнадежный!..
И он заторопился и заковылял за удалявшимися телегами.
Я отвернулся, на пригорочке стояли все те же мироеды и еврейчики, и так же двигался медленно обоз в темную даль…
Темный путь!.. И ты так же двигаешься в темную даль, родная моя родина!..
Да полно, имею ли я право называть тебя родиной?.. Самовольный изгнанник, ренегат, дезертир, потерявший веру в нашу светлую общественную жизнь… имею ли я право считать себя русским?!
Я взглянул на небо, оно было закрыто тучами! Они спускались, неслись над землей бесконечной вереницей… Ветер гудел уныло и гнал их… По дороге неслись комки посохшей травы и желтые листья…
А обоз тихо, медленно уползал вдаль… Звенели бубенчики, скрипели телеги, плакали дети…
«Не так ли и ты, Россия, да и каждая земля идет, повинуясь какому-то закону, в страшную даль будущего, и совершается темное, неведомое дело».
«Темный путь»! Тяжелый путь! Когда же и как настанет минута просветления?! Или вечно тьма будет окружать несчастного человека?!
История Консульства и Империи.
Жирондисты.
Матрос-артиллерист.
Это слишком цинично!!
