Annotation
Лерхе едет по стране. Кто-то назовет это инспекцией, кто-то происками заговорщика. Влияние первого министра растет. И не всем это по нраву.
Воробей т.2
§6
§6.1. Патриархальный июнь
§6.2. Праздничный июль
§6.3. Вятские разговоры
§6.4. На Восток!
§6.5. Короткое сибирское лето
§6.6. Конец короткого лета
§6.7. Сентябрьские известия
§6.8. Военная осень
§6.9. Зимние экзамены
§6.10. Подарки к Рождеству
§6.11. Февраль високосного года
Воробей т.2
§6
Андрей Дай
Воробей т.2
роман
§6
Леса, перелески, залитые солнцем поляны. Изредка — сосновые многоколонные храмы. Еще реже — болотца и заросшие тальником низины. Нарядные, пряничные, домики пригородных столичных дач, быстро поменялись на серые, битые жизнью, жилые крестьянские строения.
И заборы. Везде и всюду. Моя страна — это лабиринт из заборов: от монументальных, с каменными столбами и кованными, вычурными решетками, до покосившихся плетней, увитых сорным вьюнком.
И крыши. Дранка или даже дорогая кровельная жесть у тех, что ближе к чугунке. И солома у стыдливо прячущихся там, в глубине России. Подальше от пристальных, праздных взглядов господ, путешествующих в синих вагонах первым классом.
И стук колес на стыках рельс какой-то неправильный. Не тот ту-дум-ту-дум, привычный по старой жизни в далеком будущем. Нет. Дзанг-дзанг, как барабан, без пауз — вот как это звучит здесь, в последней четверти девятнадцатого века.
Копоть и пыль. Лето. Жара. Окна подняты, и забияка ветер нет-нет, да и забросит в купе клок сизого, пахнущего баней, березового дыма. Россия. Родина. До боли своя, но все-таки немного чужая. Незнакомая. Ветхая страна входящая в последнюю четверть девятнадцатого века. Трогательная в своей патриархальности, но гордая знаменами побед и блеском золотых погон, крестьянски убогая, простая и честная. Ничего не делающая на половину. Если верить, то истово. Если строить, то с золочеными куполами. Если за державу, то последний рубль на бочку…
После претендующих на роскошь балов столицы, после суетливых коридоров присутственных мест, блистающих лаком на деревянных панелях кабинетов их превосходительств, и даже высокопревосходительств. После змеиных шепотков в кулуарах, и матерной ругани курительных салонов дворцов. После сырого, продуваемого всеми ветрами, но душного города. Простор и легкость на сердце. И восторг от любования. И легкая грусть осознания правды жизни: вот она, настоящая страна. Не там, за спиной. Здесь.
Боль в сердце, от знания: это все не на долго. Всего-то через три или четыре десятилетия все это лопнет. Изменится. Измажется кровью — из вен, с транспарантов, листовок и флагов. Изгадится ложью в угоду кучке предателей, самим себе не верящим.
Ложатся на бумагу строки, легко и быстро — руки сами выводят нужные буквы — имена и фамилии. Тех, кто в ответе за будущие преступления. Места рождения и жительства грядущих палачей и изуверов. Еще и еще. Вожди и лидеры. Исполнители. Идейные вдохновители и твари, которым просто будет нравиться убивать. Строка за строкой.
§6.1. Патриархальный июнь
Далеко не каждого графа, приезжающего железной дорогой в Москву, на вокзале встречают оркестром. Красных ковров и букетов от восторженной публики я, правда, не удостоился. Но и того было довольно.
Что-то неопределенное яростно наяривающий оркестр из числа московского гарнизона, трепещущие на ветру флаги империи, чиновник канцелярии самого генерал-губернатора, князя Долгорукого, и десяток репортеров с блокнотами и даже магниевыми вспышками фотоаппаратов. Тем более что и чин встречающего был достаточно высок — статский советник — и сам по себе он был достаточно известной личностью. Что еще нужно, чтоб столичный министр остался доволен?
Господин Родиславский, из тех государственных служащих, кто занимался вовсе не тем делом, к которому у того лежала душа. Владимир Иванович — драматург не из последних. Постоянный член Общества Русской словесности, вместе с так же небезызвестным господином Островским участвовал в организации и пребывает секретарем Общества русских драматических писателей и оперных композиторов. А еще подготовил доклад «О необходимости определить в нашем законодательстве гражданскую ответственность за самовольное представление драматического произведения» для первого съезда русских юристов, который в ближайшие дни должен был начать работать в Первопрестольной. И ради которого, в том числе, я и решил на некоторое время задержаться в Москве.
А не ради встречи на балу с королем Швеции и Норвегии, Оскаром Вторым, как многие могли бы подумать.
— Ах, ваше высокопревосходительство! Бардак. Натуральнейший бардак и калейдоскоп, — жаловался статский советник по дороге к дому губернатора на Тверской. Пусть встретили меня далеко не так, как следовало бы приветствовать первого министра империи, но хотя бы поселили в особняке генерал-губернатора, князя Владимира Андреевича Долгорукого. Общеизвестно, что тот отличался довольно либеральных взглядов на взаимоотношения сословий, но не до такой степени, чтоб принимать у себя безродную, никому не известную дворняжку.
— Полнейший кавардак, — продолжал описывать творившееся в чиновничьей среде Москвы. — Бернадот этот натуральнейше, как снег на голову…
— Никогда не было, и вот опять, — ввернул я.
— Истинно так, — ваше высокопревосходительство. — Истинно так. И ладно бы хоть кто-нито из Ганноверов. А то, стыдно сказать — Бернадот, а устроили из того порося в посудной лавке. Сами из галльских адвокатишек, а гонору, как у ясновельможных панов.
— Да, — выговорил я, обозначая легкий интерес. — Уж.
— Еще кубанец этот…
— Кубанец?
— Их сиятельство, граф Феликс Николаевич Сумароков-Эльстон, атаман кубанских казаков.
— И что он?
— Так их императорское высочество, цесаревич Александр Александрович их сиятельство к шведу прикомандировал.
— Вот как? И что же?
— Болтают, ваше высокопревосходительство…
— Давайте уже без чинов, Владимир Иванович. Устал я от этого.
— Как изволите, ваше сиятельство.
— По имени отчеству. Мы же из одного с вами крапивного семени…
— Герман Густавович, — тут стало понятно, что выговорить для чиновника привычное «высокопревосходительство» легче и проще, чем мое немецкое отчество. — Болтают, что дескать граф Феликс, более король, чем едущий к нам Бернадот.
— Это все la politique, Владимир Иванович, — отмахнулся я. — Филиксу Николаевичу никак невозможно выказать шведу пренебрежение. Нужно к этому отнестись с пониманием. Оскар ведь недавно на престоле? Так?
— Ну, да, ваше сиятельство.
— Прежний король все больше на Британию да Францию оглядывался, а этот Германии симпатии выказывает. Теперь-то у германца война, так и Бернадот в стороне не желает быть.
— А мы же тут-то причем, Герман Густавович? — второй раз у него получилось выговорить отчество без запинки. Вот что значит большой чиновничий опыт!
— Дания — тоже вроде бы как часть скандинавского мира, Владимир Иванович. И вот как раз датчане с немцем не дружат. Король-то датский, Кристиан, чуть в бой не рвется. Грозится, что ежели германец на Бельгию покусится, так и он полки свои двинет.
— Так это же чего получается, ваше сиятельство? Половина Европы супротив другой половины воевать будет? Если еще и Оскар с датчанами сцепится…
— Полагаю, это маловероятно, любезный Владимир Иванович. Швеция и Норвегия бедны, а власть короны там сильно ограничена. А вот помочь товарами да припасами Германии, на это Оскар может и без дозволения парламента пойти. Только опасается гнева Британии с Францией. Те ведь Швецию деньгами кредитуют…
