всё это время лежал на подоконнике.
Мишка взял вафли в одну руку, мой свёрток в другую и пошёл к себе в палату.
Мы вышли на улицу.
— Такое хорошее настроение было, когда сюда шли, — сказал Лёха.
— И какое хреновое сейчас, — подхватил я его мысль. — Ничего, прорвёмся, где наша не пропадала.
Мы дошли до перекрёстка с Первомайской улицей. Лёха и Тимур пошли дальше, а мы со Славкой повернули в сторону базы.
Минут через десять мы уже были на месте.
Я вошёл внутрь, Славка за мной. Я ожидал увидеть второго сторожа, но за столом дежурного оказался Вася-негр.
— О, здорово, — воскликнул я, протягивая ему руку. — Ты чего здесь? Сегодня же не твоя смена.
— Привет, — обрадовался мне Вася. — Да поменялись.
Я представил Васю и Славку друг другу.
— У меня новости из больницы. Никифоровна где?
— Анна Никифоровна! — громко заорал Вася.
— Оу! — отозвалась она из дальнего угла.
— Пошли к ней, — позвал я и пошёл на голос Никифоровны.
Вскоре она сама вышла из-за стеллажей и пошла нам навстречу.
— Паша? Ты работать пришёл? — спросила она озадаченно.
— Добрый день, Анна Никифоровна. Мы с другом только из больницы, одноклассника навещали. Цушко умер два часа назад.
— Не может быть! — воскликнул Вася.
— Как умер? — прошептала, бледнея, Никифоровна и тяжело села на ближайший стеллаж.
— Ну, вот так, — ответил я, понимая её состояние.
С одной стороны, Цушко, конечно, был тот ещё жулик, но доводить его до смерти никто не хотел.
А Никифоровна? Взрослая же баба! Сидит сейчас в шоке. Что она, не понимала, когда донос писала, что для Цушко любая проверка может этим закончиться?
Никифоровна хватала ртом воздух, на глазах её заблестели слёзы.
Мне стало жаль её. Если бы у Цушко инфаркт случился не сейчас, а после того, как у него нашли подброшенные нами наган и патроны, то я точно так же сидел бы и глотал ртом воздух. Было бы тяжело жить с таким.
— Анна Никифоровна, это не ваша вина, — попробовал я успокоить её. — Он знал, на что шёл. Это его выбор.
Она подняла на меня глаза.
— Что же теперь будет? — спросила она растерянно.
— Жизнь продолжается. — ответил я. — Будет у вас другой начальник. А может, вас повысят. Вы же были его замом?
— Былааа, — чуть не рыдая в голос ответила Никифоровна.
— Вот и наладите здесь всё по-своему. По-честному.
Никифоровна горько разрыдалась.
Я решил воспользоваться ситуацией. Цушко уже не поможешь, а Ванькину и мою совесть ещё можно спасти.
— Нам только не хватало ещё одного инфаркта. Вась, дай, пожалуйста, кружку и ключ от кабинета Цушко, — попросил я.
Мы вернулись к столу дежурного, Вася, догадавшись о моих намерениях, выдал мне ключ и взял несколько фаянсовых чашек из шкафа рядом.
Я пошёл к кабинету, а Вася поспешил к Никифоровне.
Открыв кабинет завбазой, я, первым делом, подошёл к столу, пошарил рукой под столешницей, нащупал приклеенный пакет с патронами, оторвал их и спрятал во внутреннем кармане бушлата вместе с пакетом.
Потом я открыл бар Цушко, вытащил из-за бутылок наган и сунул в пакет к патронам.
Всё, теперь можно выдохнуть и спокойно осмотреться.
Я вспомнил про мышей и документы и полез в шкаф с папками. Заглянув, я тихо присвистнул. Прав был дед Арист, подсказав нам возложить дело уничтожения документов на местных грызунов. Все папки были изъедены мышами, вокруг валялись кучками мелкие огрызки бумажек, остатки веревочек, которыми были завязаны верхние папки. Все документы, которые лежали сверху стопки, восстановлению не подлежали. Я вообще не уверен, удастся ли восстановить хоть один документ из самой верхней папки. Довольно улыбаясь, я прикрыл дверцу шкафа. Еще одной головной болью меньше. Вероника теперь точно в безопасности.
Дальше, уже не спеша, я выбрал стоявшую с края початую бутылку армянского коньяка, сунул в карман бушлата, подумав, взял ещё и ее соседку, взял коробку с зефиром, пакет с печеньками с подоконника и поспешил к Никифоровне.
Вася уже расставил чашки на стеллаже.
Я подал ему бутылку, вторую тоже выставил на стол — вдруг пригодится, дело-то серьезное, вон как женщина переживает! Вася плеснул в чашки коньяка и раздал нам со Славкой. Я открыл коробку с зефиром, одну зефирку сунул в руку Никифоровне, во вторую руку Вася ей вложил чашку с коньяком. Блин, я не планировал пить, и тем более Славку не привел бы, если бы знал, что нальют, но выхода не было — за помин души, по сути, выпить предлагают. А что не очень хорошей — так после смерти или ничего, или хорошо. И ведь Славке ничего и не скажешь, чтобы меру знал — обидится на меня! Кто я ему — такой же пацан, как он сам, а тут взрослые наливают и предлагают. Нет, друга терять нельзя такими придирками.
— Давайте, Анна Никифоровна, не чокаясь, — сказал я.
Она послушно глотнула коньяка и, пожевывая зефирку вприкуску со слезами, покачивалась из стороны в сторону.
— Эк её пробрало, — тихо сказал я Васе. — Она же терпеть его не могла.
— Ну, вот так бывает, — пожал он плечами. — Я слышал, что они больше пятнадцати лет вместе проработали.
Мы молча тянули по глоточку хороший коньяк, грызли печенье.
Вася подлил Никифоровне коньяка в чашку.
Она залпом выпила, её немного отпустило. Она, всхлипывая, сидела, глядя в чашку. Потом подставила Васе пустую чашку, с вызовом глядя на него.
Вася растерянно взглянул на меня. Я махнул рукой, типа, сегодня всё можно.
Никифоровна сделала ещё несколько глотков, у неё начал заплетаться язык.
Она вспоминала, как Цушко женился во второй раз на «этой стерве». Припомнила ей некий скандал, после которого покойный пустился на работе во все тяжкие и, рискуя всем, старался ублажать любой каприз «этой ненасытной твари».
Я жестом отозвал Васю в сторону.
— Что будем с ней делать? — спросил я его. — Домой одну отпускать её в таком состоянии нельзя, уснёт ещё по дороге, на морозе или свалится куда. Тут есть, где её на ночь положить?
— У нас в закутке можно. Если она согласится.
— Блин, может мне её домой отвести? — спросил я. — Она нужна будет сегодня?
— Даже если и нужна, то не в таком состоянии, — хмыкнул Вася.
Никифоровну развезло конкретно. Она то рыдала, то грозилась оттаскать за волосы эту «прошмандовку».
Я подошёл и присел перед ней на корточки.
— Анна Никифоровна, пойдём домой?
— Пашка, я его зам, — заявила она заплетающимся языком. — Я тут за всё отвечаю. Я теперь здесь жить буду.
— Понятно, — я встал и взглянул сочувственно на Васю. — Боюсь, теперь
