Получив свою отметку, отправился я в кабинет завгара.
— Ну этот дурень на себя полведра керосину и налил! — Сказал Федотыч и механики весело грянули грубым хрипловатым смехом.
— Здорова, — вошел я и тут же посмотрел на Степаныча.
Механик по выпуску в ответ бросил взгляд на меня с деревянного стула, на котором сидел, опираясь на тросточку. По его слегка перекошенному лицу было видно, что хоть и лучше ему уже, да только инсульт оставил на нем свои следы. Восстановится ли Степаныч? Да черт его знает.
Смех тут же утих. Завгар и Олегыч переменились в лице, словно окаменевшие, застыли, уставившись на нас.
— Привет, Степаныч.
— Здорово, Игорь, — сказал Степаныч, помолчав пару мгновений.
Потом, увидел я, как затряслись его руки, и он принялся вставать.
— Да ты чего? Сиди-сиди, — пошел я к нему, чтобы усадить.
Однако, не успел я его коснуться, как схватил Степаныч меня за руку. Заглянул мутноватыми своими глазами в мои.
— Игорь, — сказал он, — спасибо тебе, что не дал сгинуть. Что не посмотрел на наши прошлые обиды и спас мою жизню.
— Да будет тебе, Степаныч, — помог я ему вернуться на стул, — это все мелкие склоки, на которые и глядеть не надо, когда о человеческой жизни речь идет.
Старый механик улыбнулся. Потом внезапно спрятал глаза.
— И прости меня за прошлое. Очень мне перед тобою стыдно.
— Ай, — махнул я рукой, — говорю же, будет.
Оказалось, что после болезни, работа Степаныча в гараже остается под вопросом. Что плохо у него теперь работает часть лица и нога, а на правой руке отнялись два пальца. Немеет третий.
И вот, как только Степаныч научился более-менее ходить, так и выпросил у завгара, который часто его навещал, привезти его на работу. Хотел механик еще подышать гаражным воздухом.
— Видать, — сказал он, — досрочно я на пенсию.
— Главное, что живой, — сказал Олегыч, — что выздоравливаешь. А там глядишь и снова забегаешь.
— Если уж не забегаю, — грустно вздохнул Степаныч, — то буду хоть в гости захаживать. Хотя пить мне, — он рассмеялся, — уже и нельзя.
— Ничего, — завгар хохотнул, — специально для тебя, будем мы хранить в диспетчерской компот!
Потом разговор зашел про Серых. Оказалось, что Степаныч хорошо знает обо всем, что с Серыми твориться. Многое ему рассказывал дядь Миша завгар.
— Ты прости их, Игорь, — сказал Степаныч, пряча глаза.
— Да ты то что извиняешься? — Ответил я, ожидая пока Олегыч допишет мне путевку, — ты тут вообще и близко ни при чем.
— Все равно. Они же мои родственники. И как-то чувствую я за ихние дела ответственность.
— Да брось ты, — я принял путевой лист, — не дури себе голову. Лучше здоровьем займись.
— Катька, Серых Мать, — внезапно начал Степаныч, — все еще ходит ко мне. Ухаживает. Болтает постоянно.
— Как она? — Спросил я.
— Разбитая, как старая колымага. Когда Пашка сбёг, а Матвей попал в милицию, не находит себе места. Уже который день. Мелет всякие глупости. Про тебя, про Мятого. Сегодня назначил ей Иван Петрович в четыре часа на допрос. Пойдет.
— Мне сегодня тоже в милицию нужно, — сказал я, — для дачи показаний.
— Может, пересечешься ты с ней, — Степаныч криво пожал плечами: правое поднялось слабей левого.
— Это вряд ли. Мне на шесть назначено. Ну ладно! Бывайте. Пойду я на учения. А то нашей комиссии и мыла не надо, чтобы куда не туда влезть, ежели опоздаешь.
Я направился к выходу, но тут же услышал Степанычево:
— Игорь, постой.
— Что? — Я обернулся.
— Нужно мне кое-что тебе сказать. По поводу Катьки Серой, сестры моей. И по поводу допроса. Что-то срочное.
— Это чего же? — Я глянул на него настороженно, — чего такое срочное?
Глава 7
Степаныч хотел было что-то сказать и даже открыл рот, но передумал. Глянул сначала на Олегыча, потом на завгара. Те уставились на него в ответ.
— Неловко мне, мужики, — сказал он, помявшись, — если б мог бы, сам с Игорем отошел за диспетчерскую. Но, сами знаете, ходок с меня нынче неважный.
Завгар засопел, явно не зная, как себя тут вести.
— Ну чего, — спас положение Олегыч, вставший из-за своего столика, — пойдем, мож, покурим? А, Федотыч?
— Ну пойдем, — не сразу ответил завгар, но все же кряхтя встал, — коль уж нас просют.
Степаныч как-то виновато опустил глаза. Вместе с ним, подождали мы, пока завгар с Олегычем выйдут из диспетчерской.
— Ну, куда прешь, Казачок? — раздался за приоткрытой дверью строгий голос дядь Миши.
— Дак, к Никите Олеговичу, за путевкой.
— Ай! Балда! Никита Олегович вот он, с нами! Пойдем лучше покурим, в кабинет покамест нельзя!
Дверь совсем захлопнулась, и остались мы со Степанычем одни.
— Катька на тебя донос написала в милицию, — тут же, без предисловий сказал Степаныч, — что, мол видела она, как это ты стрелял в Мятого. Призналась мне вчера.
— Вот так номер, — сказал я задумчиво.
— Ага, — он вздохнул, — пытался я ее отговорить, поносил злыми всякими словами, за то, что она такая дура. А та уперлась, мол, не дам второго сына на растерзание. Первый и так неизвестно куда пропал.
— Глупо это с ее стороны, — я взял стул из-за стола Олегыча и поставил его напротив Степаныча спинкой вперед. Сел верхом, — там много свидетелей было. Много доказательств есть того, что стрелял Матвей.
— Мда, — Степаныч вздохнул, — это она больше с отчаяния. Думает, что сможет так отвесть беду от младшего сына.
— Не сможет, — сказал я холодно.
— Да знаю, — покивал Степаныч, — я той вашей драки не видел. Слышал только по рассказам Катькиным. Мне она сказала, что ты стрелял, — нахмурился механик, — а вот Зинка Игнатова, мамка Ваньки Кашевого, которая ходила ко мне по очереди с Катькой, так та рассказала по-другому. Что стрелял Матвей. Что застрелил бы он и Ваньку Кашевого, да ты не дал.
— Если б Ванька когда надо не вбежал бы, — покачал я головой, — я бы так просто не смог бы Серого взять.
— Ну так вот, — Степаныч отвел в сторону мутноватые глаза, — Зинкина история складнее выходит. Убедился я в том, глядя на это, — он кивнул взгляд на повязку, что торчала из-под короткого рукава рубашки.
— Ты думаешь, я просто так в гараж приперся? Да мне до конца довра сложно добраться, ни то что до гаража. Приехал я, чтобы тебе все рассказать.
— Спасибо, — я улыбунлся, но Степаныч ничего не ответил. Мы помолчали.
— Что ж ладно, — я встал, — поговорю я по этому поводу с Квадратько. И с Екатериной Ивановной тоже.
— Это вряд ли. Потому как она не захочет с тобой разговаривать.
— Глянем, — улыбнулся я Степанычу, — ну ладно. Бывай, Егор Степаныч. Выздоравливай. И еще раз спасибо тебе.
— Тпру! Глуши его! — Кричал агроном Николаенко, который сегодня следил за комбайнами на втором маленьком тренировочном поле, где мы убрали небольшой недокосок ячменя.
Комбайны выстроились в линию у выезда с поля. Жатки их, что крутились еще мгновение назад, медленно заканчивали свой бег. Молотилки с гидравлическим шипением поднимались от земли.
Начался обед. Новые комбайны через час угонят на другое поле, а с ними и нас. Я, сделавший к этому моменту уже четыре рейса, сел с остальными шоферами в посадке. Каждый развернул свой обеденный узелок.
Видел я, как Николаенко запрыгнул на груженую Васки Ломова машину, зачерпнул из кузова ячменя. Спустившись, стал разминать его в ладонях, глядеть.
— Слышь, Герасимыч! — Подозвал он Вакулина, — а ячмень, кажись, бьет!
Вакулин подбежал к агроному, и стали они рассматривать зерно вместе.
Недолго я следил за ними. Хотелось есть, и я развернул свою газетку. Сегодня на обед у меня была жареная курица — остатки со вчерашнего ужина. Взял я куриное бедро руками и принялся обгладывать. Закусывать присоленным из спичечного коробка огурцом.
— Игорь, слышь, Игорь, — подлез ко мне сбоку Титок.
— Когда я ем, я глух и нем, — сказал я с набитым ртом.
