— Знаю, — кивнул я. — и что же мне, под маминой юбкой теперь сидеть? Да к тому же не права она.
— Как это, не права?
— Так. Не права. Она горюет по папе. Все у нас горюют. Ну и она тоже. А еще мама злится. Да только не знает, на ком или на чем ей свою злость спускать. Вот и спускает на тебе, да на деле, что было папиному сердцу дорого.
Ничего не сказав в ответ, Константин Викторович только задумчиво поджал губы.
— Но неправильно это, — продолжил я. — Если уж кто тут и виноват, то точно не ты, дядь Витя. И не тяжелая атлетика. Да только она этого не понимает.
— Не понимает, — согласился Константин Викторович.
— Ну вот. А надо понять. Но тут уже я сам с ней поговорю. Сам смогу убедить, что ошибается она. Да к тому же если она постоянно меня так будет оберегать, навредить может и себе, и мне, когда повзрослею.
— Тут уж я согласен, — грустно усмехнулся Константин Викторович. — Пока Сережа был живой, ты такой кхм… Пухлый не был. Обычный мальчишка и все тут. А как он погиб — тут же вон как раздобрел.
— Вот видишь? — Глянул я на него. — Не дело это — мужское в мальчике глушить. А она, без злого умысла, именно этим и занимается. Да только думает, что делает мне добро.
Константин Викторович устремил взгляд куда-то в синее, подернутое редкими облачками небо. Слегка покивал.
— Уж и не думал я, что ты в свои годы, Володя, станешь таким мудрым. Иные взрослые не могут понять того, что ты уже понял.
— Знаю, — сказал я.
— И что ты хочешь? Тренироваться? В спортшколу отвезти?
— Нет, — покачал я головой. — Сначала в твой зал хочу. Хочу, чтобы ты мне помог прийти в форму.
Константин Викторович свел пушистые брови к переносице.
— Нехорошая это идея, Вова. Очень нехорошая. Твоя мать узнает — три шкуры с меня сымет.
— И с меня, — улыбнулся я. — Да только что же? Нам теперь ее до конца жизни бояться? Ты не переживай, дядь Кость. Она поймет. Пусть не сразу, пусть через время, но поймет, что была не права. Что нельзя человеку, если уж у него к какому-то делу душа лежит, путь перекрывать.
— А у тебя к этому делу лежит? — Спросил он, снова заглянув мне в глаза.
— Лежит, дядь Кость. Очень лежит.
— Вижу, — согласился старик и улыбнулся, показав золотой зуб, — Вижу, Вова, что лежит.
— Это ты что ж, сам такое придумал? — Хмыкнул Константин Викторович, сидя на лавке старенького тренажера для тяги на грудь. — А мамка не заругает?
Прежде чем вернуться в школу, мы с Константином Викторовичем забежали ко мне домой. Оказалось, что нормальной спортивной формы у меня нету, потому я нашел какие-то летние шорты, немного жавшие в животе, да белую майку. Вместо обуви я взял свои школьные туфли. Тут сыграл у меня опыт. Потому что знал я, что обычная спортивная обувь не очень уж подходит для тяжелой атлетики. Подошва у нее слишком мягкая. Неудобно делать глубокий сед, чтобы пятка не оторвалась. А без навыка это и вовсе в мучение превращается. А где я найду подходящие штангетки? Потому оставались только туфли.
— Заругает, конечно, — сказал я, натягивая свои черные, тупорылые туфли. — Но в них будет удобнее. Удобнее и сед учиться делать, и подходы на технику. Посмотри, какая тут жесткая подошва. И каблуки, почти как на штангетках.
— Надо же, — улыбнулся он, возвращая мне башмак. — Это тебе папка рассказал?
— Не. Сам придумал.
— Да ладно? — Не поверил он сразу. — Это ж старая наша хитрость. И сам придумал?
— Сам. Папаня со мной мало говорил про тяжелую атлетику.
Конечно, тут я приврал. Не мог я знать, часто ли Сергей с Володей по этому делу общались. А сказать тренеру что-то было надо.
— Понимаю, — покивал Константин Викторович. — Зине вообще Сережено занятие не очень нравилось. Вот она и тебя от отца оберегала. Тут ее понять можно. Какой бабе понравится, когда на первом месте не она, а какой-то там спорт? Пусть даже и высоких достижений.
— Большой спорт измен не терпит, — сказал я со знанием дела, и Константин Викторович даже удивился моим словам. Весело хмыкнул.
Спортзал, к слову, был и правда маленький. Размером примерно в половину учебного класса, он вмещал четыре помоста, снабженных толстыми листами резины в полу, чтобы отрабатывать классику. А еще шведскую стенку, старого козла, пару лавок и стоек для штанги, ну и тот самый древний тренажер для жима. Грифов тоже было тут негусто: три двадцати килограммовых, классических, а еще малыши: на восемь, десять и пятнадцать килограммов.
Блинов в спортзале уже практически не было. Остался лишь один набор старой и потертой «Ленинградки», общим весом килограммов в сто, да несколько десяти, пяти и двух с половиной килограммовых блинчиков. Что ж. Последние для меня будут в самый раз.
— Ну что? — Хмыкнул тренер. — Начнем с общей разминки?
— А потом перейдем к отработке классики, чтобы фундамент построить, — согласился я.
Тренер немножко удивленно вскинул брови.
— Папа тебе ничего не рассказывал, говоришь? — Недоверчиво спросил он.
— Не рассказывал, — улыбнулся я в ответ.
— Ну-ну…
Тренировку мы начали с разминки. Перед продолговатым, одноэтажным зданием третьего ПТУ, что развернулось сразу за школой, была разбита восьмерка — широкая дорога для отработки вождения легковых автомобилей.
В субботу, к четырем часам, ПТУ уже пустовало, и я под присмотром Константина Викторовича легкой трусцой пробежал восьмерку, чтобы разогреться. Признаюсь, неподготовленное тело мальчика запротестовало уже на середине пути, но я заставил себя добежать до конца.
Следом я проделал простую, школьную разминку на подвижность суставов и растяжку связок и мышц, совсем такую, как утром. Только я дополнил ее выпрыгивающем из полного седа, чтобы хорошенько разогреть ноги.
— Хорошая разминка, — покивал тренер. — Я думал, мне тебе подсказывать придется, а ты вон, сам.
— Я делаю ее по утрам, — сказал я с улыбкой.
Затем мы переместились в зал, расположившийся тут же, в ПТУ. Тренер, вооружившись пустым грифом, попытался объяснить мне основные упражнения в тяжелой атлетике.
— Сейчас мы уже по новой программе тренируем, — пояснил он. — Как в прошлом году жим убрали из троеборья, оно осталось, соответственно, двоеборьем.
— Состоящим из рывка и толчка, — подхватил я.
— Правильно. Давай я покажу тебе основные упражнения, что б ты имел о них какое-никакое понятие.
Конечно же, я знал и рывок, и толчок. За долгие годы моей карьеры их техника записалась у меня на подкорку. Однако из уважения к тренеру, я не стал его прерывать.
— Вот, рывок, — начал он, встав на помост, над штангой. — Смотри. Подходишь. Ноги чуть шире плеч. Носки развернуты. Подсаживаемся, хват широкий, грудь раскрыта.
С этими словами он взял гриф у меток, сделанных синей изолентой, видимо, для удобства учащихся. Метки эти, были разнесены почти к самым втулкам грифа.
— Первым делом, подсел, вставил спину, — описывал он свои движения, встав в стойку у грифа. — Обрати внимание: плечи накрывают штангу. Ну ничего. Это мы еще отработаем. Потом съем.
Тренер привстал всем телом, потянул за собой пустую штангу.
— А затем…
Доведя ее до пояса, он резко рванул снаряд, поднырнул под него, замер на крепких, зафиксированных ногах со штангой над головой. В заключение выпрямился. Добавил:
— Потом подрыв, жесткая фиксация снаряда над головой и поднимаешься. Вообще, рывок — самое технически сложное упражнение в тяжелой атлетике. А еще самое опасное.
— Чуть угол не выдержал, — дополнил я, — и не штанга или на помосте, или на тебе.
— Правильно, — довольно кивнул Константин Викторович. — Что ж ты, готовился, пади?
Эх, Константин Викторович… Знал бы ты, как я долго к этому готовился. Чуть не всю свою прошлую жизнь.
— Немного читал журналы, — ответил я.
Затем тренер продемонстрировал мне толчок: подсел, взявшись за гриф гораздо более узким хватом, снял штангу, сорвал, принял ее на грудь, и, выпрыгнув в ножницы, воздел над головой. Каждое свое движение он комментировал.
