– А ты со мной пойдешь в навечное изгнание? – спросил я с надеждой. – Чтобы сторожить?
Она спросила внезапно:
– А как ты освободился?
Я посмотрел обиженно:
– Ты не слушала? Я же сказал: сидел, ждал, а они сами друг друга… Или то были не они, а их конкуренты?.. Напали вдруг…
– Хорошая гипотеза, – одобрил Синенко. – Напали, чтоб тебя освободить, верно?
– Замечательно, – ответил я с чувством. – Хоть кто-то обо мне заботится.
Мариэтта сказала раздраженно:
– Я спросила, как ты освободился от мешка, если руки связаны? И, кстати, ноги тоже связывали?
Синенко насторожился, я понял, ноги связывают только особо опасным, чтоб уж точно не рыпнулся и не пискнул.
– Да вот как-то не помню, – ответил я растерянно. – Это вам хорошо, вы люди грубые, бесчувственные, а у меня все в голове перемешалось от интеллигентного испуга и нервной дезориентации… Помню, тащили, потом вроде бы бросили на стул, если то был стул, а не что-то нестульное… Я сидел и дрожал… или лежал и дрожал, не помню!.. Но дрожал точно, ибо Федор Михайлович сказал, что все мы – твари дрожащие. А когда все затихло, я тихонечко снял мешок с головы, он у меня был на голове, представляете, как страшно?..
На лице Мариэтты я увидел сильнейшее разочарование, а я понял, что снова увильнул. Слова «не помню» – самое надежное, что есть на свете. Это они, власти, должны доказывать, почему у меня трупы в доме или руки в крови. А еще их доказательства должны быть убедительнейшими и неопровержимыми, чтобы суд принял и не боялся, что суд повыше признает улики недостаточными.
Она отвернулась и некоторое время с надеждой смотрела в открытую дверь.
– Раньше мы входили первыми, – напомнила она сержанту. – А спецназ прикрывал. А эти новые правила просто свинство.
– Ничего не тронут, – напомнил он. – Убедятся, что боевиков нет, настанет наша очередь. Это разумно. Хоть и скучнее.
Из здания вышли трое спецназовцев, вскоре появился и капитан. Разговаривая с кем-то по внутренней связи на ходу, он помахал в нашу сторону.
– Можете заходить.
– Что там? – спросил Синенко.
Капитан отмахнулся.
– Увидите. Я оставил там по человеку на этаж. У лестницы. Съемку сделали.
Синенко сказал Мариэтте:
– Вот видишь, ничего не тронули. Пошли скорее! А то все затопчут своими толстыми лапами.
Я проводил их взглядом, а командир отряда спецназовцев направился ко мне, огромный и тяжелый, как статуя Командора.
– Ну, сынок, – прорычал он, стараясь разговаривать ласково, – не знаю, что скажешь яйцеголовым… но мне кажется, все тут происходило по-другому.
– Правда? – спросил я.
Он кивнул.
– Сказать, как это было?.. А ты поправишь, хорошо?
– Давайте, – согласился я.
Он заговорил медленно:
– Ты сидел привязанный и с мешком на голове в десяти шагах от двери лицом к ней. Руки привязаны к подлокотникам, ноги – к ножкам. Когда ты остался один на один с допрашивающим, ты как-то освободился…
– Как? – спросил я.
Он в затруднении потер лоб.
– Вот это не знаю. Но это единственное темное пятно. А дальше все укладывается в цепочку: ты убил троих, стреляя через дверь и декоративную стену. Дальше пошел по коридору, убивая всех, кто выскакивал навстречу. Спустился по лестнице на четвертый этаж, там тоже убил всех… Бегать за ними не пришлось, все выскакивали навстречу, так что все с доставкой, не перетрудился. Потом пошел дальше, убивая и на лестнице, там осталось три трупа. Кровь стекает по ступенькам медленно и печально. Зато красиво. На третьем пришлось побегать по комнатам, там ты уложил четверых. Затем спустился на второй этаж, убив на лестнице еще двоих, в оранжерее уложил двоих, в бильярдной – одного, в коридоре еще одного.
– Я крут? – спросил я.
Он покачал головой.
– Даже не знаю насколько. Я бы тебя взял к своим, да сам не захочешь… Мои так не могут. На первом этаже тебе стрелять уже не пришлось, там никого, и ты вышел с поднятыми руками нам навстречу… Понимаешь, как бы это ни звучало невероятно, но у меня громадный опыт, потому просто вот так зримо вижу, как ты спускался с этажа на этаж и валил всех встречных и поперечных. Там не было других перестрелок, как сейчас уже говорят мои крепкоголовые и как скажут эксперты. Все сделано одним человеком. Видно по тому, как лежат трупы, заметно по пробитым стенам, по осколкам мебели…
Я вздохнул:
– Вот это бы слышала моя девушка! А то «дурак, дурак…»
Он взглянул остро.
– Под дурака косить – беспроигрышно. Все сразу чувствуют превосходство, расслабляются, допускают ошибки.
– Да, – сказал я мечтательно, – хотел бы я вот так… быть крутью, но косить под дурака… А потом р‑р‑раз!.. и не дурак вовсе. Лепота…
Со стороны улицы на парковку влетел на большой скорости автобус, вроде бы обычный, но я со своей чувствительностью сразу уловил его чудовищную массу, словно ко мне приблизилась нейтронная звезда.
– Эксперты прибыли, – сказал капитан. – Вот теперь начнется… Сейчас сброшу им все, что записали в этом дворце, пусть восстанавливают картину. Ты не против?
– Жажду, – заверил я. – Люблю на себя смотреть в записи. Думаю в артисты пойти. А то и вовсе в актеры.
– Пойдем, – предложил он дружелюбно, но с такой интонацией, что если не пойду, то с удовольствием потащит, да еще и по почкам попутно постучит, чтобы мне веселее было. – Там у них хороший кофе.
Автобус осторожно приблизился и остановился боком ко входу в дом, но никто не вышел, только двое спецназовцев сразу же встали справа и слева.
Капитан подтолкнул меня в спину.
– Заходи. Здесь всегда угощают хорошим кофием перед расстрелом.
– А перед виселицей? – спросил я.
– Тогда еще булочку, – заверил он.
– Выбираю виселицу, – сообщил я твердо. – Как демократ, я имею право выбора в нашем свободном и счастливом обществе.
Поднявшись по двум металлическим ступенькам, я охнул, автобус внутри совсем не автобус, это шкура у него такая, а внутри даже кресел нет, вместо них массивные блоки непонятного назначения, а вместо окон с обеих сторон только работающие экраны с видами то города сверху, то картинки внутренностей особняка, где трупы в картинных позах и застывшие спецназовцы у лестницы.
Двое техников повернулись в креслах к нам, капитан махнул рукой.
– Сидите-сидите. Уже готов проход?
– Две минуты, – бодро ответил один. – Идет просчет нижнего этажа, а потом запустим. Спасибо, что передачу вели все бойцы. Материала много, сейчас все компонуем.
– Ждем, – коротко бросил капитан. – Вас зовут Евген, да?.. Это наш передвижной техцентр. Выпьем кофе, а ребята за это время закончат проходку… Закончите?
Тот же техник ответил бодро:
– Да, конечно. А если нет, можете взять еще и по пирожку.
– Тогда не спешите, – сказал я. – Пирожки я люблю. А если не успеете, возьму и пирог побольше?
– Много есть вредно, – буркнул техник и, ощутив, что сказал грубость, пояснил: – У нас печка барахлит, печет только такие, что двумя руками разве что…
Капитан сам сходил в дальний конец автобуса и вернулся с двумя стаканами горячего кофе и двумя пирожками, больше похожими на раздобревшие французские булки с кремом.
– Сесть можешь вот сюда, – сказал он. – Или на ящик рядом, но тот может и током шарахнуть, не любит задниц.
– Сяду, – ответил я, – техника должна быть толерантнее нас и соблюдать законы, а я пока что не обвиняемый, а полноценный гражданин.
Он кивнул на участок стены, свободный от аппаратуры.
– Экран здесь с трехмерностью, люблю смотреть красивые проходы… Уже чувствую, что эту запись буду показывать своим курсантам. Пусть учатся у таких орлов!
– Спасибо, – ответил я скромно. – У вас в самом деле орлы.
Он хмыкнул:
– Это я о тебе, дружище. Надо молодежи показывать, как убивать быстро и красиво. Мы же не дикари какие-то!.. Артистичность в любой профессии ценится.
– Точно, – поддакнул я. – Грубость – это для новичков. Нужно так пройти, чтобы даже подошвы не испачкать.
Он бросил взгляд на мои новенькие белоснежные кеды.
– Золотые слова! А то учишь-учишь, а они обязательно мозги по стенам расплескивают. Говорят, иначе не получалось… Эй, Коваленко, у вас там готово?
Техник крикнул от дальнего экрана:
– Еще минутка!
– Ага, – сказал я радостно, – еще пирожок! И чашка кофе.
Техник бросил в мою сторону взгляд, полный укора.
– Разорить нас стараетесь? Садитесь поудобнее, файл получился объемным… Правда, мы старались все делать в хай-ресе… Даже доптекстуры подзагрузили… Раз уж это пойдет для учебки, то пусть без потери цвета, а не только с ультравысокой четкостью… Курсанты должны получить качественный материал. Ухнарь, как у тебя?
– Декодирование почти закончено, – ответил второй техник. – Ну совсем почти. Сейчас уже… все, файл сформирован!
