— То есть вы подозреваете переодевание? — уточнил его высокопревосходительство. — Да, интересная история! Это действительно необычно. Хотя ничего преступного в этом нет… Хорошо, тогда сделаем так…
* * *
День 21 февраля — тот самый день, когда инженер (он же титулярный советник) Дружинин должен был сдать заказчику все расчеты для сооружения крана, — подходил к концу. В Петербурге, как и во всей России, в разгаре была Сырная неделя, и на улицах торговали горячими блинами, пирогами с рыбой и другой снедью. Шел уже девятый час вечера, когда титулярный советник вернулся в квартиру на Литейном проспекте. Вернулся в приподнятом настроении.
— Ну, что, барин дома? — спросил он слугу Спиридона, сбрасывая ему на руки шинель.
— Никак нет, ваше благородие, — отвечал слуга, — еще не возвращались. Дома одна барыня.
— Ну, ничего. Ты скажи повару, чтобы был готов ужин подать. И как только барин придет — сразу горячее на стол. И вина, вина непременно!
Все в таком же радостном расположении духа инженер поднялся по лестнице и вошел в столовую.
— Здравствуйте, Екатерина Дмитриевна, душа моя! — произнес он. — Небось истомились, нас ожидаючи?
— Истомилась, батюшка, истомилась! — подтвердила Половцева. — А ты что такой веселый? Или повод есть?
— Есть повод, есть! — произнес инженер, прохаживаясь вокруг стола и потирая руки. — Расплатился со мной заказчик, сполна расплатился! Вот они, денежки!
И он достал из кармана тяжелый кошелек и продемонстрировал Кате горсть золотых империалов.
— Теперь можно и в Царство Польское отправляться, — заключил он. — На жизнь хватит!
— Это хорошо, что деньги есть, — обрадовалась Катя. — Потому что, если будем следовать придуманному мной плану, нам потребуются значительные расходы…
— А что за план?
— Видишь ли, я решила… — начала было Катя, но вдруг остановилась и прислушалась.
— О, слышу, дверь стукнула! — сказала она. — Кажется, Кирилл вернулся. Сейчас, за ужином, я сразу всем и расскажу.
Действительно, на лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Углов. Катя обратила внимание, что он был рассеян, словно что-то важное занимало его внимание. Руководитель группы не проявил большого интереса к рассказу Дружинина об окончании его работы. Даже поданная поваром превосходная пулярка, а также бутылка шабли не вывели статского советника из состояния задумчивости. Поэтому Катя не спешила изложить свой план, связанный с предстоящей поездкой в Царство Польское. Вместо этого она напрямик спросила «мужа»:
— Скажи, что случилось? Ты сам на себя не похож! Какой-нибудь непредвиденный прокол?
— Нет-нет, никаких проколов! — покачал головой Углов. — Все в порядке. Просто… когда я уже собирался уходить, во дворец пришло одно известие… важное известие…
— Что такое? — почти хором спросили Дружинин и Катя.
— Понимаете… На берегу Невы, уже у самого залива, квартальный обнаружил чью-то одежду, а также сверток. В свертке оказалось столовое серебро с царским вензелем. Квартальный снес находку в часть. Там покопались в одежде и в кармане обнаружили записку. Вот эту — я сумел ее изъять.
И статский советник выложил на стол скомканный листок писчей бумаги. Дружинин и Катя склонились над находкой и прочитали следующее:
«Нет мне прощения, ибо есть я сосуд греха зловонный! Уж как был добр ко мне князь Андрей Юрьевич, как привечал меня покойный государь Николай Павлович, а я чем им отплатил! В дни кончины Государя, в дни скорби похитил государево добро и в бега подался! Но даже мои подельники, воры питерские, от меня отвернулись! Некуда мне теперь идти! Ухожу дорогой скорби и прошу у всех, кто меня знал, прощения, хотя и недостоин. Младший лакей Григорий Ефимов Кругликов».
— То есть наш фигурант покончил с собой? — заключил Дружинин.
— Получается, что так, — кивнул в ответ Углов. — Управляющий пересчитал найденные ложки — все сходится. И одежду слуги опознали — именно в ней Кругликов ушел из дворца.
— А тело не искали? — поинтересовалась Половцева.
— Я этим вопросом тоже интересовался, — кивнул Углов. — Мне объяснили, что в Неве утопленников не ищут: течение больно сильное. Тем более, если утопление произошло вблизи моря, поиски представляются совершенно бесполезными — тело наверняка вынесло в залив. Водолазов в эту эпоху, как ты понимаешь, нет. Так что отвечу: нет, искать не будут.
— Что ж, если Кругликов и правда утонул, то это, наверно, хорошо, — сказал Дружинин. — Круг поисков сужается. Остается один Возняк и его барышня.
— Так оно, может, и так… — протянул Углов. — Но…
— Что «но»? — поинтересовалась Катя. — Что тебе не нравится?
— Только одно обстоятельство. На берегу была найдена одежда, было там и похищенное серебро. Но одного предмета там не хватало: сундучка, с которым Григорий Ефимов ушел из дворца. И куда девался проклятый сундучок — непонятно.
В образованном обществе города Радом, столицы Радомской губернии, в конце февраля царило приподнятое настроение. И хотя уже начался Великий пост, предписывавший воздержание от веселых застолий, высшее городское общество считало возможным слегка отойти от предписаний святой церкви. Уж больно повод был важный: подтвердились недавно пришедшие из Петербурга слухи о тяжелой болезни императора Николая. Выяснилось, что палач польского восстания не только заболел, но уже и скончался, и даже похоронен в Петропавловской крепости, этом военном склепе русских царей. Таким образом, можно было сказать, что пусть с запозданием, но все же восстановилась справедливость, и гибель тысяч повешенных и расстрелянных участников восстания 1831 года была отомщена. К тому же про нового императора Александра ходили обнадеживающие слухи — о том, что он настроен не так воинственно, как его отец, может, даже либерально, и что можно ожидать послаблений и прекращения ненавистной русификации Конгрессовой Польши. Эти слухи оживленно обсуждались на балах, собраниях и других подобных мероприятиях, проходивших чуть ли не каждый день.
В эту обстановку общего оживления хорошо вписалась еще одна новость — о прибытии из Парижа графа Пшибельского с супругой Кити — чистокровной француженкой. Супругов сопровождал инженер Игнатий Томашевский. Все трое остановились в лучшей городской гостинице — отеле «Империал», где заняли два номера люкс.
Имя графа Кшиштофа Пшибельского в польских образованных кругах было хорошо известно. Один из ближайших сподвижников князя Адама Чарторыйского, он блестяще себя проявил в 1830 году в боях с войсками великого князя Константина. Позже, когда формирования революционной Польши были разбиты армией фельдмаршала Паскевича, граф сумел избежать плена и бежал в Париж. Однако и позже он проявил себя как истинный польский патриот. Он участвовал в возмущении Панталеона Потоцкого близ Седлеца, а позже сражался за дело свободы в Италии и Венгрии. За это русское правительство конфисковало огромное имение графа, расположенное близ Радома, и пожаловало его самому фельдмаршалу Паскевичу.
Следует добавить, что к этому времени в Радоме практически не осталось людей, сражавшихся вместе с графом и близко его знавших. Одни были казнены, другие сосланы в Сибирь, а иные, как и сам граф, удалились в эмиграцию — кто в Париж, кто в Лондон. Ведь надо учитывать, что с тех пор прошло уже почти четверть века, и события тех дней стали историей.
Правда, по последним сообщениям, граф в данное время должен был находиться в Крыму, где в составе союзных войск воевала с русской армией и польская часть, составленная из эмигрантов. Выходило, что граф оставил поле брани? Однако это недоразумение быстро разъяснилось. Известная радомская помещица и меценатка маркиза Агнесса Заборовская-Турчин взяла на себя смелость нанести первый визит парижскому гостю. Она встретила в семье графа самый радушный прием и получила массу интересных сведений, которые затем поспешила передать всему городскому обществу.
Оказалось, что граф в сражении под Евпаторией получил тяжелое ранение, вследствие чего был вынужден покинуть театр военных действий и вернуться в Париж. Здесь его застали известия о болезни императора Николая, после чего граф счел, что он должен немедленно вернуться на родину. На вопрос маркизы, не боится ли граф Кшиштоф ареста, тот отвечал, что «устал чего-либо бояться» и что «нынче наступает новая эпоха».
Самые приятные воспоминания остались у маркизы после беседы с женой графа госпожой Кити. «Она настоящая парижанка!» — так резюмировала Агнесса Заборовская свои впечатления. Оказалось, что Кити Пшибельская не только в совершенстве владеет языком Мольера и Лафонтена, но и прекрасно разбирается в новинках французской культурной жизни. Так, она в разговоре ссылалась на романы Бальзака, о которых маркиза даже еще не слышала!
