мучения закончились.
Так мне хотелось думать.
— Ну, давай за то, чтобы в глазах наших любимых была только радость и любовь, — многозначительно-пылко взглянув на меня, произнёс тост Эдичка.
Мы чокнулись и Эдичка лихо хлопнул рюмашку. Крякнув, он потянулся вилкой к хризантемоподобному помидору. Я обозначила, что пригубила бокал и отставила его в сторонку. Помидор есть не стала.
— Говорят, тебе зама дают, — жуя спросил Эдичка и в его голосе явственно послышались завистливые нотки.
— Да, — неопределённо ответила я и, чтобы не развивать эту тему дальше, мудро заявила, — между первой и второй перерывчик небольшой.
— Тогда давай, за любовь без памяти и за память без любви! — произнёс очередную банальность Эдичка и хлопнул ещё рюмашку.
Лицо его раскраснелось, он распустил галстук и расстегнул пуговичку на воротничке рубашки.
Как раз принесли горячие блюда.
— А давай под рыбку повторим! — проявил инициативу уже Эдичка, наливая себе водочки (на мой бокал он даже не посмотрел, и я поняла, что надо побыстрее его допрашивать, а то еще пару рюмок и будет всё).
— Эдичка, я так рада, что мы, наконец, можем пообщаться наедине, — сказала я томно и товарищ Иванов приосанился. — Кстати, давно хотела тебя спросить…
— Извините, товарищи! — в этот момент администратор подвёл к нашему столику какую-то немолодую парочку. — Прошу вас, присаживайтесь.
Я вытаращилась, но судя по спокойной реакции остальных — здесь это было вполне нормально. Женщина, с виду сельская бухгалтерша или завмагазином, в вышитой зелёной люрексовой гладью оранжевой блузке с рукавами-фонариками, которые полнили и без того полные руки, с ярко подведёнными глазами и начёсом на голове, обвешанная золотыми украшениями, словно новогодняя ёлка (кажется, она надела на себя всё золото, что было) спокойно уселась рядом со мной, и я еле сдержалась, чтобы не поморщиться от густого шлейфа её сладких духов. Кажется, «Опиум», причём она вылила на себя примерно полфлакона.
Мужчина, что умостился напротив, был под стать своей спутнице, правда в заурядном классическом костюме, поэтому на фрика был практически не похож, если не считать того, что у него была лысина, на которую он начёсывал волосёнки снизу вверх. При движениях головой волосёнки немного оттопыривались от лысины в виде пучков и пёрышек и в эти моменты он начинал напоминать Публия Корнелия Сципиона в лавровом венке при триумфальном въезде в Карфаген.
— Что посоветуете, товарищи? — обратился к нам мужчина, рассматривая меню.
Я промолчала, а вот Эдичка принялся консультировать. Уже через пару минут между ними завязался оживлённый разговор.
— А вы где такую блузку шили? — заинтересованно спросила меня женщина, явно намереваясь поболтать.
— Брат из тюрьмы прислал, — мрачно пошутила я и у женщины вытянулось лицо. Не знаю, что она подумала, но от меня отстала.
Так и сидели где-то около часа, эти трое болтали между собой, а я молча ковырялась в тарелке, хорошо хоть рыбные блюда были выше всяких похвал.
Когда изображавшие джаз-трио лабухи на сцене (они гордо именовались ВИА «Синее пламя») заиграли что-то разухабисто-весёлое, разгорячённый спиртным народ ещё сильнее взбодрился и повалил на середину зала танцевать.
Наши соседи — тоже.
— Пошли и мы, что ли? — предложил мне Эдичка, постукивая в такт пальцами по столу и не отрывая возбуждённый взгляд от танцующих.
— Ой, не люблю эту песню, — соврала я, так как слышала её впервые. — Давай лучше на следующий танец пойдём.
— Ну давай, — вздохнул Эдичка и вылил остатки водки из графинчика (уже второго) себе в рюмку. Хитро посмотрев через рюмку на меня, он заплетающимся языком сообщил:
— Вздрогнем, братишка?
— Секунду, — остановила его я. — Сейчас мой тост, он очень важный, ведь ты мой тост ещё не слышал.
— М-мда? — искренне изумился Эдичка и возмущённо вознегодовал, потрясая зажатой в руке рюмкой и щедро расплёскивая водку в блюда с остатками помидор. — Как так можно⁈
— Но прежде, чем я скажу этот тост, ответь мне на один вопрос, — заглянула в его пьяные глаза я, в надежде найти проблеск разума, — только он очень секретный. Ты же секреты хранить умеешь?
— Я — могила! — закивал головой Эдичка и стал похож на китайский болванчик. Очень пьяный китайский болванчик.
— Это правда, что руководство собирается сносить базу отдыха в Орехово?
— Тебе честно сказать? — наклонившись через столик ко мне, громким напряженным шепотом спросил Эдичка, тяжело дыша на меня водочными парами.
— Да. Очень честно, — ответила я, стараясь не морщиться.
— А вот и скажу! — патетически воскликнул он, — да! Я скажу! Всё, как есть, скажу!
— Скажи, — подбодрила Эдичку я.
— У тебя красивая грудь, Лида! — сказал Иванов, — Поехали сейчас ко мне?
— Так, а что там с базой в Орехово? — попыталась вернуть его мысли в конструктивное русло я.
— Какое Орехово? — не понял он. — Пошли танцевать!
Я чуть не застонала. Кажется, мой прекрасный план так глупо провалился.
Только время тут потеряла.
Из ресторана я ушла по-английски. Когда Эдичка, допив водку, пошел-таки танцевать, я тихонько скользнула к выходу, села в машину и уехала. Может быть и не слишком красиво, что я бросила пьяного там одного, но и везти его домой в таком виде — чревато неприятностями. Тем более, я не знаю, где он живет.
Ах, да, перед уходом, я подозвала официанта и заплатила за наш заказ. А то, кто его знает, не потеряет ли он деньги. Или забудет заплатить. А так я хоть спокойной буду.
А выходные мы провели в Малинках: рано утром я загрузила семью в машину и отвезла в деревню. Наш двор был наполнен шелестом листьев, грибным воздухом и солнечными зайчиками на влажной от росы траве. От озера тянуло сладким запахом копытня, багульника и дикой малины.
— Смотри, Лида, — Римма Марковна подняла из травы упавшую с дерева большую спелую грушу. От падения один бок её лопнул и оттуда брызнул медовый сок. — Пора делать варенье.
Светка весело прыгала на скакалке, а высоко в небе прокричали птицы. Я подняла голову — они сбились в ключ и летели, очевидно, уже в тёплые края. Кажется, скоро осень, Светка пойдёт в первый класс, а я буду сдавать сразу две сессии. А ещё у меня большая педпрактика. В той школе, где учится Жорка…
— Доброе утро! — прервали мои мысли мужские голоса — от озера по меже нашего огорода медленно шли Рогов с Будяком.
Нет, я понимаю, что сюдой оно значительно ближе, ладно Рогов, он сосед, да и подвозил меня часто, но вот почему Будяк ходит через наш двор, как у себя дома⁈
В груди начало подниматься глухое раздражение.
— Утречко доброе, соседушки! — защебетала Римма Марковна. — А чего это вы так рано гуляете? Никак на рыбалку ходили? Так удочек что-то я не вижу.
— Да нет, по грибы, — ответил Рогов.
Будяк промолчал.
— А мы только что приехали, — продолжала разливаться соловьем Римма Марковна. — Рано встали, торопились, только чаю на скорую руку попить успели. А вот сейчас и нормально позавтракать можно. Вы же будете с нами чай пить? С ватрушками.
— Не откажусь, — разулыбался Рогов, поставил корзину с подберёзовиками и лисичками под деревом и уселся за стол в беседке. — Ваши ватрушки, Римма Марковна, выше всяких похвал.
Будяк пить чай не остался. Глянул на меня пристально, сухо отговорился, что работы много и ушел.
Не знаю почему, но раздражение в груди усилилось.
Выходные пролетели как один миг. И на работу я пришла хоть и отдохнувшая, но какая-то вся напряжённая внутри.
Под звуки гудка я вошла в контору и решила сперва заглянуть к Людмиле, дать указания. Нужно было срочно позвонить в городской архив и договориться о сроках сдачи документации. Ну и еще там по мелочи.
В общем, в свой кабинет в полуподвальчике я пришла примерно минут через двадцать после гудка.
Вставила ключ в замочную скважину, провернула — безрезультатно.
— Открыто! — послышался из моего кабинета мужской голос.
Недоумевая, я толкнула дверь и вошла.
В кабинете, за моим столом сидел мужчина. Весь какой-то дородный, лоснящийся, лет сорока на вид, в костюме и галстуке. Лысоватый. С внушительным брюшком.
— Здравствуйте, — сказала я и вопросительно посмотрела на странного визитёра.
— Виктор Алексеевич Урсынович, — представился он, не поздоровавшись. — А вы, как я полагаю, Лидия Степановна Горшкова?
Я кивнула. Кто это, я поняла сразу. А вот его поведение меня напрягло.
— Что же вы опаздываете, Лидия Степановна? — весело попенял мне Урсынович.
Вроде пошутил, а стало неприятно.
— Это мой стол, — сказала в ответ я, проигнорировав его вопрос.
— Я вижу, — пожал
