— Мы не согласимся с схизматиками!
— Им плевать на твоё несогласие. Тем более ты уже признаёшь за юным Иоанном право на титул кесаря, значит уже кое с чем согласен. Дал слабину, Гонзаго?
— Я лично повезу это письмо!
— Вот как? Мне будет не хватать тебя, мой глупый и благочестивый друг.
— Не спеши меня хоронить, Пьетро. Дашь мне в сопровоздение десяток?
— Да хоть целую кондотту бери на свой выбор. Всё равно их убьют что здесь, что там, так что никакой разницы где они сдохнут…
— Ещё раз повторю, Пьетро, не спеши меня хоронить. Господь защитит своих верных слуг.
* * *
А через четыре дня кардинал Колонна убедился в правоте проклятого венецианского богохульника. Растерянно оглядываясь по сторонам, он спрашивал у молодого кривоногого московита, морщась от боли в связанных за спиной руках:
— Зачем вы убили моих людей? Они ничего не успели вам сделать. Мы ехали на переговоры!
Московит усмехнулся, прищурил глаз, будто прицеливался, и ответил на неожиданно хорошей латыни:
— Неужели господь не примет всех, и не отличит правых от виноватых?
— Чего ты с ним вошкаешься, Влад? — окликнул Басараба Иван Аксаков.
— Так жирный павлин, — объяснил волошанин. — Важная птица, и говорит, будто на переговоры едет. Надо бы к Ивану Евграфовичу в Смоленск доставить.
— Охота этого борова на себе по снегам тащить? В нём же всяко пудов восемь будет.
— Ежели не кормить по дороге, то к Смоленску похудает, — рассудил Влад и обернулся за поддержкой к Маментию.
Тот почесал покрытый мягким пушком подбородок и кивнул:
— Забираем, авось пригодится.
Год третий от обретения Беловодья. Смоленск.
Хомяков, поднявшийся в чине до наместника городовой службы, бухнул на стол мешок с монетами:
— Бери, десятник, авось в дороге серебро пригодится. Понимаю, что с распиской удобнее, но хоть чуть-чуть серебра при себе иметь нужно — ты же важную птицу повезёшь к самому государю-кесарю, так что изволь соответствовать. А то, понимаешь, взяли привычку кардиналов голодом морить.
— Что сами ели, то и ему давали, — насупился Маментий. — Вяленая конина и гречка с салом. Кто виноват, что он нос воротил целых два дня? Потом набросился с голодухи, набил брюхо, да и поносило его до самого Смоленска.
— Да разве я в укор? — засмеялся Хомяков. — Мог бы вообще попоститься, заодно бы и святости себе добавил.
— В нём той святости пудов восемь, куда уж больше?
— Да, больше и не надо, — согласился наместник. — Тебе его ещё до самой Москвы тащить.
— Иван Евграфович про возок говорил. И про сопровождение, — напомнил Бартош, которому очень не хотелось везти упитанного кардинала верхом. — Как насчёт возка, господин наместник городовой службы?
— Давай без чинов, — отмахнулся Хомяков. — Ты же лет на десять младше моих внуков, так что зови меня просто Сергеем Николаевичем. Договорились?
— Договорились, — немного неуверенно согласился Маментий, прекрасно запомнивший как ближник князя Изборского младший полковник Прохор Ефимович называл тогда ещё младшего наместника совсем другим именем.
Хомяков, увидев эту заминку, опять рассмеялся:
— Ты про Прохора вспомнил и как он меня Евстафием Демидовичем величал? Забей, он и свои-то имена плохо запоминает, чужие тем более. Сам посуди — в Сербии он был Радованом, в Приднестровье Семёном, в Анголе Карлосом, на Кубе… нет, разве что на Кубе был Петром, а как в Венесуэле под обстрел попал и ноги оторвало…
— Кому оторвало?
— Да Прохору же. Или мы про кого-то другого говорим?
— Нет, про него, — покачал головой Маментий. — Только как же ноги оторвало, ежели у него обе на месте?
— Про Беловодье и тамошнего князя слышал когда-нибудь? Ага, вижу что слышал. Так мы с ним вместе когда-то службу начинали, вот он и поспособствовал. Хрена ли ноги, он вообще кое-кого почти с того света вытаскивал. И ничего, опять вот служим.
— А кто ещё? — затаив дыхание от прикосновения к великой тайне спросил Бартош.
— Не по твоей должности знание, — вдруг построжел лицом Хомяков. — То есть, не по твоему чину. Вот дорастёшь хотя бы до сотника военной службы… Впрочем, ты же в Москву едешь, а там иначе рассудить могут. В любом случае, Маментий, давай дуй в столицу. Деньги я тебе все выдал? Ах да, командировочные ещё положены на твой десяток, — наместник городовой службы что-то уточнил в устрашающего вида книге и бросил на стол ещё один мешочек, но уже поменьше. — Забирай. Тут на представительские расходы, на содержание посланника, самим на прокорм, надбавка за важность миссии, зимний коэффициент… В общем, друг мой Маментий, с учётом добычи у вас денег столько, что каждый сможет купить себе неплохую вотчину в прямой видимости от Кремля. Кстати, покупать категорически не советую.
— Почему?
Хомяков улыбнулся и подмигнул:
— Да тут и козе понятно! Грядут другие времена, друг мой, и эксплуатация человека человеком выходит из моды. Служить государству становится и выгодней и почётней. Ты вот уже сколько на службе добычей взял?
Маментий задумался, подсчитывая полученную долю. По всему выходило, что доход с трёх месяцев войны намного превосходил подати с какого-нибудь удельного княжества, причём в несколько раз и звонкой монетой, а не зерном или мехами.
— Но ведь война не каждый день, Сергей Николаевич.
— Ты так думаешь? — удивлённо спросил Хомяков. — Ты заблуждаешься. Весь мир боится нашей огромности, и времена, когда Россия ни с кем не воюет, наступят разве что в фантастических романах.
— Где наступят?
— Нигде и не наступят. Так что не переживай, десятник, и постарайся обеспечить своих правнучек хорошим приданым.
— Да у меня и внуков нет, — смутился Маментий. — И детей… Да, дети уже есть, но маленькие пока.
— Они быстро вырастают, — обнадёжил Хомяков. — Оглянуться не успеешь, а уже кто-то женился, кто-то замуж выскочил… Возвращаешься домой с очередной войны, а там внуки. Ладно, заболтался я с тобой, а нам обоим дело делать. Иди, десятник.
Маментий и пошёл, чтобы тут же остановиться от грозного окрика:
— Деньги забыл, растяпа! Наберут десятников по объявлениям… И к Ивану Евграфовичу потом зайди, у него для тебя особая задача имеется.
Глава 9
Год третий от обретения Беловодья.
Зимняя дорога от Смоленска к Москве диво как хороша. Это тебе не летние ухабы да промоины, не вечные лужи с жидкой, но липкой грязью. Зимой нет полчищ кусачих слепней и назойливой мошки, и вообще ничего крупнее волка не встретишь. А что волки для десятка дружинников с новейшими пищалями? Разве что пополнят добычу в санях — зимняя шкура у серого разбойника ценится.
Могут, правда, жирного кардинала задрать, но потеря невелика, и без него дорога легче и спокойнее. Вон он, высунул сизый нос с повисшей каплей из-под овчины и что-то шепчет. Колдует, наверное, призывая погибель русскому воинству. И татарскому воинству тоже, потому что на лице у святого отца багровеет свежий след от ногайской плети. А вот не нужно было недоумку императора Касима Чингизида обзывать каганом. Могли бы вообще зарубить, если бы Маментий не заступился, отдав за обиду янтарные чётки кардинала, его же золотой крест, перстень с печаткой, шубу и кардинальскую красную шапку. От шапки младший полковник военной государевой службы отказался.
Да, татары тоже отправились в Москву. Не вся сотня, лишь отборный десяток. Прохор Ефимович, который раньше был Радованом, Семёном, Петром и Карлосом, заметил, что международная политика требует раздачи плюшек и пряников вне зависимости от национальной принадлежности.
А на санях… Два десятка саней образовались как-то сами собой и оказались загружены поклажей доверху, так что выносливые немецкие лошадки с трудом их тянули. Куда же деваться? Казна не выкупает взятый добычей железный хлам, а на московском торгу все эти обрывки кольчуг, сломанные мечи и сабли, разрозненные части доспехов и прочее, улетит мигом. И одежонка немецкая добрая хорошо пойдёт. Покупатель кровь отстирает, дырки заштопает, и сносу той одёжке не будет — внуки ещё поносят, нахваливая рачительность дедушки.
