прищуренным взглядом.
Всю дорогу до покоев я чувствовала какое-то доселе небывалое напряжение между нами. Настолько, что даже не стала провожать его до комнат.
– Никуда не выходите. В нужное время я приду, – сказала и шмыгнула в свои комнаты. Что это было?
Немного поразмыслив, пришла к выводу, что ранее он никогда при мне не был раненым и уж тем более не нуждался в моей помощи. Именно поэтому так напряжён.
Найдя причину, я успокоилась, решив просто переждать. Ну выздоровеет же он когда-то? Значит, и напряжение уйдёт.
Времени хватило лишь на душ и приведение себя в порядок. Смотря на себя лохматую, со следами недосыпа, я даже засомневалась в своих выводах. Может быть, он просто не знал, как сказать мне о неподобающем внешнем виде?
На мой стук он долго не отвечал. Я даже успела заволноваться. Но дверь резко распахнулась, и на пороге образовался Татинкор с мокрыми волосами.
– Вам нельзя купаться, – возмутилась я, пытаясь заглянуть ему за спину, что было невозможно. Во-первых, он стоял ко мне лицом. А во-вторых, всё в той же рубахе.
– Не переживайте, грозная спасительница, я мылся частями, – дрогнули уголки его губ в намёке на улыбку. Да он насмехается надо мной! Я тут переживаю, а он…
Фыркнула возмущённо, задрала подбородок и прошла в комнату. В его покоях я ещё не была. Обычно он приходил за мной и мы шли заниматься. А тут я, можно сказать, оказалась на его территории. Даже как-то волнительно стало.
Сейчас я находилась в гостиной. Очень аскетичной, надо сказать. Стол, два небольших прямых дивана, сервант и… всё. Больше ничего не было. Даже на стенах не было ничего: ни картин, ни панно, ни чучел, ни оружия или прочей мужской атрибутики. Голые ровные стены. Хорошо хоть, шторы были. Пусть и тяжёлые, плотные, но они хоть как-то разбавляли интерьер.
– Вижу, вам моя гостиная не приглянулась, – послышался насмешливый голос.
– Не блистает. Но мне здесь не жить, – пожала я плечами, – главное, что вам нравится. Так что? Где будем делать перевязку? Удобнее, конечно, было бы в ванной комнате.
– Войдёте в спальню? – дрожали его губы.
– Через спальню пройду, – нахмурилась я, понимая, что он надо мною потешается. А чтобы не было лишних издёвок, самостоятельно направилась в приоткрытую дверь. Даже не стала осматривать помещение, целенаправленно идя в ванную.
– Вам нужен будет стул. Хотя можете и постоять, – теперь я усмехнулась, но рано.
Татинкор спокойно, я бы даже сказала, вальяжно вошёл. Без стула. И не успела я отпустить колкость или ещё что-то сказать, как он стал поднимать рубаху. И опять смотрел мне в глаза. Вот теперь мне стало не по себе. И с одной стороны, я прекрасно понимала, что рубаху надо снять, иначе рану не обработать, но зачем так? От его взгляда у меня во рту пересохло. Почему? Он уже поднял рубаху до груди, обнажив живот, который я видела периферийным зрением, не в силах отвести взгляд. В горле уже ком образовался, а дыхание сбилось. Что он делает со мной?
– Вы уверены, принцесса? – как-то странно произнёс он.
– Вы пытаетесь меня соблазнить? – дошло до меня. И не знаю уж, что он увидел на моём лице, но засмеялся свободно и как-то облегчённо. Я не поняла.
– Для девушки, не стремящейся замуж, вы слишком спокойно зашли в спальню к неженатому мужчине, принцесса.
И с этими словами он развернулся ко мне спиной, снова поднимая рубаху, которую выпустил от смеха. Только рубаха зацепилась за марлю и дёрнула рану, потому что он зашипел.
– Замрите, – приказала я раньше, чем сама поняла, что делаю. Быстро поставила колбу и мазь на умывальник. Два шага, и вот я уже перехватываю его рубаху, аккуратно отцепляя её от марли и поднимая дальше.
– Зачем так резко? Сами же себе навредили. Тяните спокойно, – придерживала я края марли. Медленно рубаха поползла вверх. – Брюки.
– Что? Их тоже снять? – затряслась спина. Вот же невыносимый мужчина! Что он себе надумал?
– И их. А после выздоровления вы на мне женитесь, раз так вышло, – разозлилась я, а потом перешла на серьёзный тон, не замечая напряжения мужчины: – А сейчас приспустите брюки. Рана расползлась почти до копчика. И помните, что ночью я вас уже видела. Не больше необходимого, не переживайте.
И вот ведь ни словом не обманула, но сейчас, когда он в сознании, было совсем не так, как ночью. Он не сказал больше ни слова. Я буквально заставляла себя не смотреть на него, на сильные руки, напряжённо, практически по миллиметру оголяющие нижнюю часть раны, на руки, замершие где-то впереди и держащие единственную одежду на мужчине. Только сейчас до меня стала доходить двусмысленность ситуации. Я не только была в покоях неженатого молодого мужчины, я практически заставила его раздеться. Настолько, что мне было видно начало ложбинки.
На мгновение я прикрыла веки и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Что-то сердце колотилось подозрительно и губы пересохли. Странное состояние. Но у меня не было ни времени, ни права разбираться в реакциях своего организма. Я должна была облегчить боль этого мужчины, что так доверчиво сейчас предстал передо мной.
Собравшись с мыслями и конечностями, ибо руки тряслись, я приступила. Намочить кусок бинта, а им уже марлю на спине Татинкора – ничего сложного, но от первого же моего прикосновения он напрягся. И мне кажется, что не дышал, пока снимала марлю. Обработка краёв тоже прошла в напряжении. А от первого же прикосновения мази он дёрнулся так, что я чуть не выронила баночку, которую держала в руке.
– Больно? По идее, уже не должно быть боли. Всё затянулось.
– Нет, не больно, – прохрипел он, прокашливаясь. Странно, вроде бы горло у него не болело до этого. Может, просквозило, пока из лазарета шли? Всё-таки коридоры продуваются, а он был в одной просторной рубахе. Надо ему настой укрепляющий ещё принести.
– Я постараюсь аккуратнее. Но если вдруг сильно надавлю – говорите.
Он лишь кивнул, а я продолжила. Я настолько боялась причинить ему ещё большую боль, что касалась лишь самыми кончиками пальцев, и временами мне казалось, что он дрожит. Всё-таки простыл. Плохо, организм не восстановился от одного потрясения, а тут ещё простуда.
Мои пальцы тоже как-то иначе себя чувствовали. Будто независимо от моего желания хотели коснуться
