по коже побежали.
— Ир, а что у нее со щекой? — ляпнул я, не подумав. — Откуда шрам такой странный?
Однако ответила мне не хозяйка, а сама перст. Глянув в упор своими бездонными очами, смуглянка произнесла ровным, безжизненным голосом:
— Меня пытались убить собственные родители. Понимаешь, там, откуда я родом, детей с магическим даром считают проклятыми. Позором семьи. И вот, когда мне было пять, меня заживо замуровали в печи. Хотели, чтобы я спеклась, как глиняный горшок. Застыла навеки в собственном теле.
Меня передернуло. Это что же за варвары такие — с дитем родным так обходиться?
Видать, что-то такое отразилось на моей роже, ибо девицы вновь переглянулись и, пожав плечами, отвернулись. И опять принялись играть, будто не было этой жуткой откровенности минуту назад.
Обалдевший донельзя, я поплелся к своей комнате. Голова шла кругом. И последнее, чего мне сейчас хотелось — это лицезреть Грома, предателя паскудного.
Увы, мечтам не суждено было сбыться. Я зашел в комнату, не глядя на соседа.
— Вань, ты это, не серчай! — заблеял толстяк, преграждая мне путь. — Я ж не со зла, ей-богу! Думал, мож, зауважают после этого, в свой круг примут. Ты ж знаешь, я уже который год бьюсь, лишь бы дворянчики меня за своего признали…
Даже отвечать не хотелось. Молча отпихнув нерадивого кореша с дороги, я подошел к кровати и рухнул на нее не раздеваясь. Сил моих больше нет — ни на препирательства, ни на разборки. Утро вечера мудренее, как говорится.
И плевать, что там Гром себе удумал. Хочет лизать задницы аристо-выскочкам — да ради бога, не держим. Но пусть только попробует еще раз меня подставить — лично в бараний рог скручу, и поминай как звали!
Едва коснувшись головой подушки, я провалился в глубокий сон. Однако долго поспать не удалось — уже через пару часов я проснулся от лютого, пробирающего до костей холода.
Распахнув глаза, я недоуменно уставился на потолок. В комнате царил зябкий полумрак, но в серой хмари уже брезжили первые рассветные блики. Изо рта вырывались клубы пара, оседая на одеяле инеем. Какого черта?
Повернув голову, я чуть не заорал от неожиданности. У самой кровати, сложив руки на коленях, сидела Снегурочка собственной персоной! Ее белоснежная кожа мерцала в полумраке, словно припорошенная снегом, а глаза сияли, будто два хрусталика.
Не успел я и рта раскрыть, как ледяные пальцы прижались к моим губам. Дыхание перехватило от обжигающего холода.
— Тс-с, молчи! — прошелестела дева, склоняясь ко мне. — Не вздумай шуметь, разбудишь соседа.
Я скосил глаза на Грома — ну да, дрыхнет без задних ног, разве что слюни не пускает. Храпит так, что стекла дребезжат. И его жуткий дворецкий тут как тут — застыл в углу мрачным изваянием, сверля нас немигающим взглядом.
Осторожно кивнув, я мысленно взмолился, чтобы ночная гостья поскорее убрала руку. Того гляди, отморожу к чертям собачьим последнюю надежду на продолжение рода!
К счастью, Снегурочка сжалилась и отстранилась. В тусклом свете ее лицо казалось еще прекраснее — фарфоровая кожа, точеные скулы, пушистые ресницы в серебристой изморози. Зачарованный, я невольно потянулся к ней…
Но красотка лишь покачала головой и отвела мою руку в сторону. Голос ее упал до едва различимого шепота:
— Меня зовут Настя. Я пришла предупредить тебя, Ваня. Ни в коем случае не бери перста, которого тебе предложат на Церемонии! Он будет лучшим из всего набора, идеальным во всех отношениях. Но откажись!
Я нахмурился, ничего не понимая. Это еще что за фокусы? С какой стати мне отказываться, да еще и от самого что ни на есть отборного? Уж не издевается ли эта милашка?
— Но почему? — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык. — Что не так с этим перстом?
Снегурочка скупо улыбнулась уголками губ. Поднявшись одним плавным движением, она направилась к двери — и теперь ее белоснежные патлы полыхали в рассветных лучах, словно сотканные из чистого света.
— Прости, Иван. Я и так сказала больше, чем следовало. Не проси пояснений — я связана клятвой и не могу предать хозяина. Ой… кажется я опять сказала лишнего! Просто прими мои слова на веру. Ради твоего же блага…
С этими словами она выскользнула за дверь, оставив меня в растрепанных чувствах. Черт, ну что за напасть? Только-только решил для себя, что надо брать быка за рога и качать перста. А тут, какие-то тайны!
Кляня шуструю гостью на чем, свет стоит, я вяло посмотрел на перста Грома. Тот по-прежнему пялился на меня, словно каменный истукан — того гляди, дырку просверлит. Интересно, он вообще живой?
— Эй, братишка, ты там не окочурился еще? — гаркнул я, тщетно пытаясь добиться хоть какой-то реакции. — Моргни там, или скажи чего.
Но увы — в ответ ни звука, ни движения.
— Ладно, сиди, истукан хренов, — пробурчал я себе под нос, переворачиваясь на бок.
Однако сон не шел. Перед мысленным взором стояло точеное лицо полуночной гостьи, ее тревожный взгляд и загадочная полуулыбка. Что она имела в виду? Почему так старалась меня предостеречь?
Я все же провалился в сладкую дрему, как вдруг над ухом раздался зычный рев Грома:
— Подъем! Давай, поднимай свой зад и дуй умываться. Все уже небось в актовом зале сидят. Влетит нам по первое число, видимо за то что ночью приключилось!
Застонав, я попытался отмахнуться от назойливых рук и накрыл голову подушкой, всем своим видом демонстрируя желание продолжить сладкий сон.
— Да отвали ты, ради всего святого! — промычал я, с трудом ворочая языком. — Сегодня ж законный выходной, имей совесть.
— Ага, щаз-з! — гаркнул Гром, безжалостно стаскивая с меня одеяло. — Кончай дурака валять. У тебя на физиономии аршинными буквами написано, что всю ночь шлялся незнамо где. Видок — краше только в гроб кладут! Так что давай, живенько подрывай булки и топай умываться. А не то ректор живо наведет тебе марафет — мало не покажется, гарантирую!
— Ой, можно подумать, больно он мне нужен, твой ректор, — пробурчал я, неохотно принимая сидячее положение. На сон теперь рассчитывать не приходилось — разве ж тут уснешь, когда над тобой так радостно измываются? Вот ведь наказание господне, а не сосед!
— И вообще, какого лешего нас в такую рань дергают, а? — продолжал ворчать я,
