с ненавистью взирая на Грома. — И почему, спрашивается, просто на понедельник не перенесли? Ведь нет, надо всенепременно учинить экзекуцию над сонными студентами. Ироды, ей-богу…
Кряхтя, как столетний дед, я все же сполз с кровати и, шаркая ногами, побрел в ванную. Да уж, ну и красавец! Морда опухшая, губы разбиты, под глазами синячищи!
Кое-как ополоснув физиономию ледяной водой, я вышел обратно, на ходу вытираясь полотенцем. По пути в комнату меня вдруг посетила шальная мысль — дай, думаю, проверю рефлексы Громовского перста. Уж больно у него видок отмороженный.
Сказано — сделано. Подкравшись к застывшему истукану, я с размаху дернулся, словно собираясь двинуть ему промеж глаз. Во, думаю, сейчас проверим, насколько ты стоек и вынослив, голубчик ты наш проржавевший!
Куда там! Перст даже бровью не повел. Хоть топором его руби — один хрен, ноль эмоций, фунт презрения. М-да, не повезло Грому с напарничком.
— Ну и ладно, — вздохнул я, одеваясь. — Стой дальше, мебель дубовая, пыль собирай.
В коридоре царило привычное утреннее столпотворение.
Однако я сразу приметил, что добрая половина публики старательно шарахается от меня, едва завидев. Видать, не продрыхлись еще после давешнего шоу с мертвяками — до сих пор переваривают случившееся, бедолаги. Да уже порешили меж собой, что это я тот концерт с покойничками устроил.
Спустившись со второго этажа, я сразу приметил ректора, застывшего у дверей. Его цепкий, пронизывающий взгляд провожал каждого входящего студиозуса.
Надо признать, картина впечатляла. Казалось, еще миг — и из глаз достопочтенного Августина Валериановича полетят молнии, испепеляя несчастных грешников на месте.
Я горделиво расправил плечи и, изобразив на лице благонравную скромность, двинулся к дверям. И надо же было такому случиться — в тот самый миг, когда я поравнялся с ректором, из кабинета вынырнул какой-то субъект в полицейской форме.
Боже правый, вот уж не думал, что человека можно напугать до такой степени! Бедняга участковый — а это явно был он, родимый — имел самый что ни на есть бледный вид, будто только что лицезрел вспаханное кладбище.
Лицо его, и без того не отличавшееся здоровым румянцем, приобрело оттенок прокисшего молока. Взгляд блуждал, ни на чем подолгу не задерживаясь, а руки мелко подрагивали, выдавая крайнюю степень душевного смятения. Бедолага походил на загнанного в угол мышонка, которому некуда бежать от кровожадного кота.
Невольно хмыкнув, я скользнул мимо этого сомнительного блюстителя порядка, ощущая, как губы растягиваются в ехидной ухмылке. Ах, какие мы нежные, однако!
Наконец я просочился в кабинет и плюхнулся на ближайший стул, всем своим видом выражая вселенскую скорбь пополам с тоской смертной. Ибо нет ничего хуже, чем тратить законный выходной на всякие дурацкие сборища, вместо того чтобы подушку давить.
Меж тем на трибуне нарисовался магистр Руневский, и выражение его физиономии не предвещало ничего хорошего. Бедолага что-то лихорадочно искал в толстенном фолианте, то и дело одергивая очочки. Похоже, грядущая промывка мозгов нешуточно выбила почтенного преподавателя из колеи.
Пожав плечами, я мысленно приготовился к неизбежному разносу. Ну в самом деле, чего еще ожидать от внеочередного собрания, созванного аккурат после ночи разгула на кладбище? Не благодарности же с премиальными, в конце-то концов.
— Тихо! — прогремел голос ректора, мигом воцарив в зале гробовую тишину. Даже у меня, признаться, по спине пробежал неприятный.
— Начинайте, любезный! — снисходительно обронил ректор, кивнув Руневскому. Тот, побледнев еще больше, откашлялся и трясущимся голосом начал:
— Господа студенты, нам доподлинно известно о ваших ночных вылазках за пределы Академии. И прежде, чем вы начнете возмущаться — нет, эту информацию предоставил отнюдь не ваш одногруппник Алексей, более известный как Морфей. Все куда прозаичнее — на месте вчерашнего, кхм, инцидента было обнаружено немало утерянных вами вещей. Весьма красноречивое доказательство, не находите?
По рядам пронесся приглушенный гул. Лица студиозусов вытянулись от плохо скрываемого испуга вперемешку с досадой — похоже, до них начало доходить, как лихо они спалились когда в ужасе бежали.
— Но то, что вы разгуливали ночью по погосту, полбеды, — меж тем продолжал Руневский, брезгливо кривя губы. — Куда страшнее другое. Среди могил были обнаружены свежевскопанные ямы, обрывки истлевших саванов и — о ужас! — полуразложившиеся трупы и кости.
В голосе магистра звенел неподдельный гнев, и я невольно поежился. Между тем Руневский раскалялся все больше, брызжа слюной и потрясая указкой, словно шпагой. К счастью, ректор вовремя смекнул, что нужно вмешаться. Выступив вперед, он предостерегающе вскинул длань и елейным голосом заворковал:
— Друзья мои, господа учащиеся! Давайте не будем горячиться и спустим пар. Право слово, в столь щекотливой ситуации лучше сохранять хладнокровие и здравомыслие. Поймите, мы ведь не со зла — но обстоятельства вынуждают нас докопаться до истины.
Он обвел притихших студентов проникновенным взором и продолжил:
— Будем откровенны — вряд ли вы самолично раскапывали могилы и тревожили покойных. Но! Это отнюдь не освобождает вас от ответственности. Ибо даже невольно став свидетелями чьих-то чудовищных деяний, вы обязаны были незамедлительно сообщить нам. И вот теперь я спрашиваю — кто, господа? Признавайтесь, не томите!
Повисла пауза, густая и вязкая, словно кисель. Бедные студиозусы сидели ни живы, ни мертвы, боясь поднять глаза.
Меж тем атмосфера в кабинете накалялась. Все хмуро переглядывались. Преподы сидели с постными рожами, всем своим видом излучая неодобрение.
И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался звонкий голос:
— Это Ведьминов! Иван Ведьминов с первого курса! Я своими глазами видел, как он мертвяков из могил подымал.
У меня аж челюсть отвисла от такого поворота. Ну ни хрена ж себе! Это что же, выходит — вся честная компания, которая надо мной измывалась, сейчас на меня бочку катить будет?
Но не успел я и рта раскрыть, как тут же со всех сторон посыпались обвинения:
— Точно, это Ванька!
— Я видел свою бабку покойную, которую он зазвал, паршивец!
Взгляды присутствующих скрестились на мне. Кто-то сочувственно цокал языком, кто-то неодобрительно качал головой. Только и слышалось со всех сторон: «Некромант, некромант!..» Того гляди, сейчас вилы да факелы в ход пустят.
На лице Руневского отразился неподдельный ужас. Он смотрел на меня так, будто узрел все кары адовы разом — борода дыбом, очки на лбу, дыхание со свистом.
Зато ректор, напротив, весь засиял. Глазоньки масляно заблестели, губы растянулись в елейной улыбочке — как кот, сметану слизнувший.
— Ах вот оно что! — провозгласил он торжествующе, всплеснув ладонями. — Некромант, значит? Ну что же, в нашей богатой
