— Да уж… — Михаил не удержался, пошутил: — Умник умника издалека видит.
— Это верно, — серьезно отозвался отрок. — Так вот, о вас… Я тут подумал — лучше всего вам в нашей дальней вотчине схорониться, спрятаться. Уж там — точно искать не будут. Никому и в голову не придет, что вы в ту сторонушку ринулись.
— А если в другую?
— Вот там-то вас ждать и будут. Батюшкины люди на всех дорогах, на всех пристанях есть. Да и слух пошел — будто вы к немцам сбегнуть хотите.
— К немцам? — удивленно переспросил Миша. — Небось, ты слух такой пустил?
— Ну я… А в вотчине отсидитесь… Может, и беломосцами станете…
— Кем? — Михаил подзабыл термин.
— Ну своеземцами, — терпеливо пояснил подросток. — Выделю вам наделы…
— Наделы? Так это что ж… вотчина-то не батюшкина, твоя?
— Да, батюшкой мне подарена, — откровенно усмехнулся боярич. — С чего бы мне верных людей туда не сманить? Верных, работящих, умелых воинов… таких, чтоб я верить мог, как себе!
А-а-а!!! Вот оно, где собака-то порылась! Дальний-то надел — Борискин, оказывается. Ну, молодец, пострел, настоящий хозяин… феодал, мать его ити! Прямо страшно — до чего умный.
Борис улыбнулся, словно подслушал Мишины мысли:
— Скрывать не стану, я даже рад этому. Ну, что так все вышло. Вот грамота, к холопям тамошним да смердам… — боярич вытащил из-за пазухи кусок отбеленной бересты с буквицами и зеленой восковой печатью. — Мало пока на усадьбе и тех и других… Тут вот наказ мой, печать, подпись. Тиуна на усадьбе нет… Ты, Мисаиле, там тиуном будешь!
— Тиуном? — вот уж тут Миша присвистнул. Ну, надо же, как карьера-то задалась — из «дядек» в тиуны. Может, тут остаться, да не искать ничего? Никаких стеклодувов, браслетов, Мирошкиничей…
Ну, это он шутил, конечно. Сам с собою шутил. Однако предложение и в самом деле было неплохое. Особенно — для парней и Марьи… Марьюшки… Ух, и девчонка…
— Вот что, господин Борис Софроньев Онциферович, — приняв решение, Михаил посмотрел отроку прямо в глаза. — Предложение твое принимаю… только не сразу…
Вот тут Миша схитрил — не хотелось обижать парня.
— Как это — не сразу? — вскинулся тот.
— Мои люди — Марьюшка и Авдей с Мокшей — отправятся на твою усадьбу хоть сейчас, с этой вот грамотой. Я же прибуду чуть позже.
— Позже — только по зимнику! — Борис сердито сверкнул глазами. — Иль мой уговор тебе не гож?
— Гож, очень гож, Борисе… Только и ты пойми — дела у меня есть неотложные. Справлю — сразу к тебе.
— Поклянись! — подумав, потребовал отрок. — Перекрестись вон, на церкву.
Михаил быстро исполнил требуемое и улыбнулся:
— Ну! Говори, где твоя усадебка, да как до нее добраться?
— Усадебка-то неблизко, — улыбнулся, наконец, и боярич. — Хотя поближе Заволочья будет. Про Обонежский ряд слыхал поди? От Ладоги — по рекам, Сяси да Паше, до погоста Пашозерского. То не наш погост, Софийский — иноки тож ту землицу алкают, хоть и княжий там ряд, не их… Усадебка моя, почитай, рядом… починок. Ничего, разрастется! Земли неблизкие — зато ворогов нет. А охоты, а рыболовля какие?! Правда, суд высший — у князя.
— Так, говорят, прогнали ж его?
— Сегодня прогнали, завтра — обратно позовут, — философски заметил отрок. — Не того, так другого.
— А много ль на усадьбе людей?
— Да есть, — на этот раз боярич ответил уклончиво, похоже, и сам точно не знал, о чем тут же и проговорился: — Мирошкиничи, псы, тоже в тех местах починки устраивают. Смердов моих сманивают, чтоб им пусто было! Вот этим ты там тоже займись!
Миша только головой покачал — понятно.
Договорились — парни и Марьюшка уезжают в дальнюю вотчину прямо завтра, вместе с караваном ладожского торгового гостя, а Миша… что ж, Миша уж по зимнику, ежели не успеет за неделю дела свои неотложные справить. Борис — видно по нему — и тому был рад, главное, не отказался «дядько», да от должности-то такой — тиун — кто откажется? Хорошо — человек Мисаил верный, да и Авдей с Мокшей тоже, кажется, из таких. А раба… кто ее знает? Ну, уж ладно — пусть будет, до кучи.
После встречи с Борисом, Миша не поленился, дошагал до Лубяницы — благо рядом — заглянул в мастерскую стеклодува Симеона. Мастера, правда, не было, да и черт с ним. Поговорил с подмастерьями о том, о сем, что надобно — вызнал, отправился на вымол довольный.
Вечером, у костра, Михаил вручил грамоту Авдею, подробно объяснив предстоящий путь. Опять же — со слов боярича. К слову сказать, так уж долго объяснять и не пришлось — Авдей (да и Мокша) тот путь хорошо знали — «это, как в Заволочье, только на Матицу повернуть». На Матицу — на Большую Медведицу, на звезду Полярную — на север.
Перед сном снова говорили о водянике — мол, многих уже утащил — и все, как на подбор, либо детей, либо молодых и красивых девок.
— Ну а кого ж еще-то? — с некоторым цинизмом ухмыльнулся Авдей. — Ты б, Мокша, ежели б водяником был, мужиков бы таскал? То-то же! А чадушки… так мелкота в основном и тонет. Оставят без пригляду детушек трехлетних, они и…
— А я слыхала, уж совсем-то малых водяник не берет, — Марьюшка вышла из шалаша, села рядом. — Только тех, кто уже в разуме.
— И где это ты слыхала? — Михаил просто так спросил, поддержать беседу, на самом-то деле не особо-то его и интересовали всякие там предрассудки и пережитки язычества, другими мыслями голова забита была.
— На торжище как-то болтали, — обняв себя за коленки, пояснила девушка. — Я слыхала.
— Смотрите там поосторожней, в пути-то, — Миша посмотрел на ребят. — Дорога трудная.
Пригладив рыжие вихры, Мокша пренебрежительно отмахнулся:
— Да чего там трудного-то? Все по рекам. С ладожским гостем — до Ладоги, потом — тиунами да биричами — к погосту Пречистенскому, ну и дальше… У нас — грамота! Чай, не изгои, попробуй, обидь кто? В княжьем суде живо найдем правду.
— Так-то оно так… — протянул Миша. — И все ж тревожно.
— Ты за себя лучше тревожься, — ухмыльнулся Авдей, пробуя из котелка уху большой деревянной ложкой. — Мы-то — вместе, а ты-то один пойдешь. Да по зимникам!
— По зимникам скорей доберется, — заметил Мокша. — Ну, опять же — не один, а с биричами да приставами. Они как раз за дачей явятся — с каждого погоста собирают. Для Новгорода Господина и для князя — суд-то в Обонежском ряде — его.
— Ты еще про софийских чернецов не забудь, — Авдей, обжигаясь, подул на ложку. — У них там тоже землица имеется.
— Да уж. Кого там только нет! Это только кажется, что край далекий, дикий…
Михаил отошел к реке… и вдруг услыхал плеск — весла! Присмотрелся, увидев в свете луны черные силуэты челнов. Быстро повернувшись, подбежал к своим:
— Парни! Костер тушите!
— А что там, плывет кто?
— Да уж.
Затушив костер, припрятали в шалаше ушицу, и, оставив там же Марьюшку, затаились на берегу, в ольшанике. Любопытно было — кого там по реке несет на ночь глядя? Рыбаки? Может быть. А может… кто знает?
Два челна приблизились к берегу. Гребцы подняли весла. Причалят? Не хотелось бы…
Послышались чьи-то грубые голоса — над водой прокатилось гулкое эхо. А челны полны людей — даже в лунном свете видно, как глубоко сидят. Правда, все остальное видно плохо — зыбко так, призрачно.
Немного проплыв по инерции, челны застыли прямо напротив прятавшихся в ольховых зарослях беглецов. Постояли… Кто-то что-то прокричал. Снова вспенили воду весла…
— Слава Господу, не к нам, — перекрестился Мокша.
— Подожди еще. — Авдей отозвался тревожным шепотом. — Там, вверх по реке, удобная коса есть — пристать. Отсель недалече — высадятся, потом сюда придут. Недалече.
— Да что им тут делать-то? — негромко возразил Михаил. — Челны-то — груженые, плывут куда-то по своим делам. Чего им сюда приставать, даже если и костер заметили? Хотя не должны бы заметить, в яме-то… Да и так — ну, костер и костер. Рыбаки!
Еще немного посидев на берегу — а вдруг да вернутся челны? — парни отправились к шалашам, обратно.
Спасть пора, время позднее, тем более — завтра кое-кому в путь неблизкий.
— Да уж, путь, — негромко хохотнул Авдей. — В ладье-то сидеть — не пешком топать. Чу!!! — Парень тут же насторожился. — Кажись, голоса!
— Голоса?
Все трое насторожились, прислушались… Показалось? Нет, точно! Кто-то, переговариваясь, шел прямо через кусты. Сколько-то человек… Двое? Трое? Пятеро?
— О! — сделав пару шагов, явственно услышали парни. — Я ж тебе говорил — ушицей пахнет! Вон и шалаши… Хо! Да тут девка!
— Девка? Что за девка? — второй голос был заметно грубее, увереннее. — А ну, тащи ее на свет.
На свет… Ну да, луна-то была полная. Серебряная, огромная, колдовская, висящая прямо над головой сияющим нимбом. Освещала все не хуже иных фонарей. Особенно — на открытой местности, на лугах или вот, на полянке.
