Фигово то, что непосредственно в охране лагеря задействовано около сорока человек зараз — это мне явно не по зубам. При четырех пулеметах, которые установлены на постах — их надо ротой штурмовать, не меньше. Так что, с идеей лихого налета можно распрощаться сразу — не прокатит. Да и ночью я незамеченным не проберусь — открытое место. Понятно, кстати, отчего так насторожился офицер — здесь тупик. И никаких других дорог сюда или отсюда не имеется вообще. Некуда тут кому-то ехать, попросту незачем. А визита какого-то начальства лейтенант не ожидал, вот и всполошился. Он же старший на объекте и наверняка бы про такого гостя знал.
Из рассказа офицера вытекало следующее.
Лейтенант поехал к начальству и назад, ранее, чем через три-четыре часа его не ждут. Это мне в плюс, могу особо не спешить.
Телефонной, да и какой-либо иной связи — в лагере нет.
Тоже плюс.
А вот то, что через четыре-пять часов за офицером выйдет машина с солдатами — это уже минус. Будет их в ней около десятка, так что ничего хорошего мне эта встреча не сулит. Застать их врасплох — нечего и думать, они все настороже будут — через лес же едут!
Даже если и допустить, что я каким-то непостижимым образом положу этот десяток, лагеря в одиночку все равно не возьму.
Что же, выходит, зазря сюда я топал?
Не совсем…
Через час из лагеря выйдет группа пленных — человек десять. Их поведут на станцию, для отправки в другой лагерь. Конвой, исходя из малочисленности группы, будет не слишком большим — четыре-пять человек. Или меньше.
Вот это — шанс.
Единственный, другого нет.
В этом раскладе можно объяснить всё. И мое переодевание в немецкую форму — как ещё можно подойти к конвоирам вплотную?
И знание языка — а как иначе их уболтать?
Да и многое другое…
Значит, готовимся. Тела фрицев — под корягу, чтобы сразу не нашли. Пистолет офицера — за отворот шинели, патрон в ствол.
Автомат и так к стрельбе готов. Трофейный карабин мотоциклиста — в коляску, пусть там лежит. Водитель мотоцикла, кстати, немцем оказался. Поэтому и вооружен иначе, чем солдаты охранного батальона — у тех наше оружие, трофейное. Не показалось мне, что я у них трехлинейки видел.
Гранаты… тут сложнее, как их бросить, чтобы никого из пленных не задеть?
Крикнуть «Ложись»?
Так конвой русский язык знает, поймут…
Ладно, будем думать.
Группу пленных хорошо было видно — они шли прямо по дороге, вдалеке от кустов. И конвоиров можно было легко сосчитать — четверо их. Нет… пятеро. Один позади всех идет.
И как поступить?
Готовясь к встрече, я выработал сразу несколько разных сценариев, и сейчас лихорадочно их перебирал. Пожалуй… ведь они не могут знать о предстоящем визите к ним каких-либо офицеров? На этом и сыграем.
Услышав треск мотора, конвой привычно согнал с дороги пленных. На обочину согнал, ту, что от леса подальше. То есть, примерно туда, куда я и предполагал. Ну, хотя бы сейчас, всё идет по плану…
Поддаю газу и лихо выруливаю им навстречу. Приблизившись, притормаживаю и, подняв очки на лоб, чуть поворачиваюсь боком, пусть разглядят мое звание. Надо помнить, что я — немец! И по отношению к ним всем — начальство. Пусть и не очень большое, но всё же…
— Старший конвоя — ко мне!
Тот, что идет сзади, огибает пленных и выходит вперед.
— Рядовой Петраускас, господин старший стрелок!
Приказание я отдал по-немецки, и старший отвечает мне так же. Не очень чисто, но вполне себе грамотно.
— Рядовой, мне нужно пять сильных пленных!
— Осмелюсь спросить, господин старший стрелок, зачем?
— В полукилометре отсюда потерпела аварию легковая машина. В ней ехал гауптман Фюртц, вместе с вашим лейтенантом. Машина съехала в кювет и её нужно оттуда вытолкнуть. Для этого вполне достаточно пяти человек. Разумеется, с ними должны быть и ваши люди — для охраны.
— Но мы и так движемся в ту сторону! Скоро подойдем, и они все вместе…
— Беременные свиньи — и те идут быстрее! Они же еле передвигают ноги! Выберите тех, кто может идти быстро! Ваш офицер, при падении, повредил руку, и ему нужна помощь!
Вот теперь они забегали!
Неведомый гауптман… кто он такой? Ну, начальник, так ведь не свой и не навсегда же? Когда-нибудь и он уедет восвояси. А вот свой командир… это хуже — тот всегда рядом. И с подобной раной могут ведь надолго и не упечь в госпиталь — тут не передовая, можно и в бинтах походить. Ага… и припомнить кое-кому его нерасторопность…
Петраускас выстраивает пленных в две шеренги, выбирая тех, кто, по его мнению, сможет идти быстро — самых сильных. Их отводят в сторону, и с ними отходят туда же двое конвоиров. Прочим дают команду сесть на землю и ещё двое охранников остаются рядом.
— Готово, господин старший стрелок! — поворачивается ко мне старший.
— Вы идете с нами?
— Разумеется!
— Тогда — в путь!
Разворачиваюсь, поддаю газу… и мотор глохнет — я слишком резко бросил сцепление. Чертыхаюсь (разумеется, по-немецки), спрыгиваю на землю и пытаюсь завести мотор. Неудачно.
Было бы странно, если из этой попытки хоть что-то удалось — краник бензопровода мною перекрыт. Мотор дергается, чихает, но работать не хочет.
— Рядовой! Подтолкните мотоцикл!
Что сделает в этой ситуации охранник?
Будет толкать мотоцикл сам (оставив без контроля пленных) или пошлёт подконвойных?
Меня устраивают все варианты.
По команде Петраускаса, пятерка отобранных им пленных наваливается на мотоцикл и дружно толкает его вперед.
На этот раз бензопровод открыт, и горячий движок схватывается сразу. Даю перегазовку, разворачиваюсь… торможу…
Картина следующая.
Прямо на дороге одинокой кучкой стоят трое — два конвоира и их старший. Метрах в десяти от них — пятеро подконвойных. Слева сидят на земле ещё шестеро, надо думать, те, что послабее. А за ними с т о я т ещё двое конвоиров.
Вот и здорово…
Не слезая на землю, сдергиваю автомат и длинной очередью валю ближайших конвоиров.
Есть!
Поворачиваюсь налево. Очередь!
Хватается за грудь четвертый охранник.
А вот в пятого я выстрелить не успеваю — его сбивают с ног и он мгновенно оказывается погребён под кучей тел. Слышны глухие удары, хрип… всё.
— Оружие собирай! — кричу пленным. — Патроны, еду!
Дважды повторять не нужно — конвоиров уже потрошат вовсю.
А ко мне подходит один из бывших подконвойных. Поднимает к плечу сжатый кулак — приветствует, надо думать.
— Спасибо, товарищ! — говорит он мне. — Рот Фронт!
— Да русский я! Тряпки эти надел, чтобы к конвоирам ближе подойти.
Глаза подошедшего расширяются.
— Русский?
— Красноармеец Максим Красовский! Могу даже документы показать! Кстати, — выуживаю из коляски ещё одну винтовку, — возьми, а то тебе не досталось. Вот и подсумки с патронами. Гранаты есть — могу дать четыре штуки, надо? Штык ещё есть…
Про пистолет я умалчиваю, всегда полезно иметь в кармане козырь.
— А мотоцикл-то знакомый! — подходит к нам коренастый, но очень уж исхудавший мужик. — Офицера ихнего возил!
— Так он и сам тут рядышком лежит! — киваю на лес. — Прикопал я их поблизости, чтобы не хватились раньше времени. И форму с водителя снял.
Это правда — на мне его дождевик. Форму своих конвоиров пленные наверняка узнают, а вот к мотоциклисту приглядываться — им явно было недосуг.
— Уходить надо скорее, товарищи! — повышаю голос. — Не ровен час — фрицы поедут, не отобьёмся же! Мало нас и оружия не хватает…
Уговаривать никого не нужно — все с этим согласны. Пять человек надевают шинели конвоиров, их сапоги и пилотки. Одежду бывших пленных убираем в багажник коляски. В саму коляску прячем и карабин мотоциклиста — странно выглядел бы конвоир с двумя винтовками.
Ещё удивительнее выглядел бы пленный с оружием.
А вот гранаты они прячут под одежду — расставаться с оружием никто больше не хочет.
— Если по дороге чуток пройдём, — торопливо поясняю я, — то тайничок там у меня есть… еды чуток, ещё малость добра всякого… А завтра — можно и за оружием сходить, есть тут недалеко ухороночка.
Один из мнимых конвоиров забирается в коляску, он поедет со мной.
— Слушай, — спрашивает он меня, — а как же ты этих-то двоих уговорил? Офицер — тот хиляк, верно. А вот водитель — здоровый же был, чертяка!
Мы как раз проезжаем мимо той самой коряги, под которой лежат оба немца. Притормаживаю.
— Корягу видишь?
— Это вон ту, где сучок вверх торчит?
— Ага, она самая. Сбегай и полюбопытствуй…
Через минуту он возвращается. Бледный.
А хрена ль? Там такое зрелище… скажу вам. Офицер-то далеко не сразу раскололся.
— Ну ты ваще… лихо их…
— Дык! Жизнь заставит — не так ещё раскорячишься!
