– Ты представляешь, он еще и за нами следит в эфире!
Я так понимаю, «воспитывая» меня, командир просто тянул время, чтобы не сидеть с глупым видом в ожидании скрывшегося в неизвестном направлении драйвера железной «кобылы».
– Я, если надо, лучше никого ставить не буду. Если поста нет – что случилось, с меня особо не спросят. А вот, когда мои сотрудники по полдня в общежитии отсиживаются, а в зоне поста будет грабеж, с меня спросят, а я с тебя.
– … – я решил закруглять пустую дискуссию, так как под воздействием порыва ветра крупные ледяные капли, преодолев лакированный козырек и край натянутого капюшона, попали мне в лицо, а парочка особенно холодных, скользнув по щеке, стекла под рубашку.
– Второй где?
– Ужинает.
– Он всегда ужинает, когда к вам ни приедешь.
– В минуты опасности он всегда рядом. Не считаясь с личным временем.
– Болтун. Кстати, о личном времени. Ты слышал, что в субботу вы на митинг выходите, с десяти утра.
– Я с дедом на рыбалку собрался.
– На следующий выходной перенесешь. Ты помнишь, что в декабре прошлого года писал комсомольское обязательство отработать двести часов бесплатно, в личное время. Вот и отрабатывай.
– Я его не писал, я в это время еще в армии был. И если все посчитать, то двести часов мы уже отработали.
– Не отработали, их отработать невозможно, такое у этих часов чудесное свойство. Давай книжку и Ломову напомни насчет митинга.
Я осторожно, чтобы не залить служебную книжку, сунул ее под металлическую крышу кабины.
– Ладно, когда дождь стихнет, чтобы здесь не сидели. Услышал меня, Павел? – командир заполнял отметку о проверке поста.
– Так точно, как только, так сразу отсюда выметнемся.
– Иди, сохни. Рацию слушай.
Я опять приложил руку к козырьку, изобразил строевой прием «кругом» и пошлепал по лужам к спасительному теплу. Когда я входил в подъезд, увидел как, совершая гигантские прыжки, бежит к машине Володя Зеленцов, которого хитрый командир заметил, наверное, еще минуту назад, иначе капитан меня так быстро бы не отпустил. Свою картонку шофер где-то потерял, зато бережно прижимал к животу какой-то увесистый сверток в промасленной оберточной бумаге, согнувшись над ним, как любящая мать прикрывает ребенка своим телом от падающих сверху безжалостных, холодных струй.
В фойе меня ждал довольный Дима, платком обтирающий влажные губы, лоснящиеся то ли от вкусного ужина, то ли от сладкого Леночкиного поцелуя на дорожку.
– Что командир сказал?
– Сказал, что Лена на тебя в комсомольское бюро жалобу подала, что ты жениться обещаешь, а никак не женишься.
Дима подумал, продолжая облизываться.
– Она не могла, – потом взглянул на меня и расслабился: – Врешь ты все. На самом жалоб, как блох на барбоске, а туда же, все шутишь. Женился бы ты на своей соседке, и жалоб бы не было.
– Дим, да я бы женился, но на сумасшедших не женятся, по закону нельзя. И наследство я за нее не получу, у нее дочка опекун – такая же страшная. В общем, там все сложно. Во, вроде бы просветлело, пойдем к «Виктории», кофе выпьем, а то Клавдия Ивановна меня не любит больше, чаем не угощает.
Мы накинули на фуражки капюшоны плащ-палаток и вышли из общежития, нести людям хорошее, доброе и светлое.
Следующее утро было не в пример лучше вчерашнего. За окном вовсю орали воробьи, золотые солнечные лучи, заглядывающие в окно, дарили оптимизм и надежду, что все будет хорошо. Я, сбегав в туалет по прохладным доскам пола, вернувшись, с ходу прыгнул в кровать, решив поспать еще полчасика. Как только разум стал уплывать в сладкую дрему, в мою дверь кто-то энергично постучался. Со стоном воздев себя с ложа, я, натянув семейные трусы и футболку, поплелся открывать. На пороге стояла улыбающаяся Таня, держа в руках две тяжелые, даже на вид, сумки.
– Привет, к тебе можно? – почему-то шепотом произнесла девушка
Я молча шагнул в сторону, сделав приглашающий жест. Танюша, разувшись, прошла на кухню, поставив на скрипнувшие от натуги табуретки свои сумочки.
– Слушай, Павел, у тебя морозилка свободна?
– Конечно, я все очень быстро съедаю.
– Можно, я мясо тебе в морозилку засуну, а то у нас, сам знаешь, кто-нибудь быстро продуктам ноги приделает.
– Тань, ты можешь оставить все, что хочешь, но я не буду таскать твои свертки к тебе в общагу, в форме носить продукты – у нас это не приветствуется.
– Да ты что, в мыслях не было, сама буду забегать.
– Окей, – я распахнул дверцу холодильника, – заселяйся.
Плотно забив моего белого друга дарами малой родины (я думал, что от усилий суровой лыжницы морозилка лопнет), Танюша занялась мной.
– Еще раз привет, – меня поцеловали в нос, – я соскучилась.
– Я тоже скучал. – Я жадно ухватил за округлую попу.
– Горячая вода есть?
– С утра была.
– Тогда я в ванную, не скучай, я быстро. Покажешь мне, насколько соскучился.
– Уже начал скучать. Можно и в ванной… – фразу я закончил в сторону захлопнувшейся двери.
Помаявшись пару минут, я решил, что моей гостье надо потереть спинку, и дверь как-то кстати оказалась не заперта изнутри. Я осторожно потянул дверь на себя. Дверное полотно неслышно приоткрылось, и я, скинув трусы, шагнул в заполняющееся паром маленькое помещение. Ну что сказать? Моя подруга за месяц производственной практики в родительском райцентре много загорала в закрытом купальнике. Сейчас она, отвернувшись к стене, намыливала свою тугую белую попу, что-то негромко напевая.
Я осторожно подкрался, затем положил ладони на симпатичные ямочки на пояснице. Сильная спина вздрогнула и прогнулась. Я сунулся лицом в копну кудрявых волос, ища губами нежную кожу шейки, ладони скользнули по округлости бедер вперед, к мягкой шерстке. Мои руки жадно блуждали по мокрой, скользкой от ягодного мыла коже, вспоминая эти, уже забытые, изгибы молодого, сильного тела. Теплые струйки из лейки душа, закрепленной под потолком, периодически обдавали меня. Высота ванны позволила удобно согрешить с девой, не прерывая процесса мытья, правда, после взаимных удовольствий пришлось долго вытирать пол в санузле, но это уже была другая история.
Я лежал на смятых простынях и глядел в блестящие, цвета корицы глаза девушки, когда неприятное предчувствие кольнуло сердце, в глазах Тани что-то поменялось, как будто она вспомнила о чем-то неприятном.
– Паша, ты ругаться не будешь?
– Говори.
– Ну, скажи, что не будешь ругаться!
– Говори, не бойся.
– Я замуж выхожу.
– Поздравляю.
– И это все?
– Что ты хочешь услышать?
– Я думала, ты ругаться будешь!
– Тань, я женюсь в тридцать лет, на блондинке с зелеными глазами, и это будет любовь с первого взгляда. Это мне цыганка нагадала, и я ей верю. Поэтому я буду только рад, если ты удачно выйдешь замуж.
– А может быть…
– Танюша, солнышко, я городской житель, огороды ненавижу, курам головы рубить не люблю, и вообще… Мне сельского хозяйства хватает, когда я раз в неделю езжу к бабушке на дачу, и ее шести грядок мне за глаза. А ты город не любишь, сама сколько раз говорила об этом…
– Ладно. Я поняла. А вообще, – лукавый глаз взглянул на меня из-под блестящего локона, – я с ним еще не спала, вот.
Мне показали кончик игривого язычка.
– Вот это ты зря.
– Почему? – карий глаз от изумления увеличился раза в два.
– Я сейчас тебе все по порядку объясню.
Я подтянул хихикающее и брыкающееся упругое тело под себя. Через полчаса, поглаживая переставшую вздрагивать спину, я продолжил:
– Вдруг с мужем будет не так или еще чего хуже? Например, от него вонять будет невыносимо, или болтик с гаечкой ваши по резьбе не совпадут. И что потом будешь делать? Всю жизнь маяться или соседа хорошего искать? Так деревня не город, хрен что скроешь, вмиг мужу донесут.
В дверь постучали через час, хорошо, что не раньше. Я вновь облачился в парадные трусы и пошел открывать. На пороге стояли мои отцы командиры:
