ведь Пестун, а Маверик и Семёнова не больше Ратников. Да и сын Императора, наверняка, не пальцем деланный… Как же они их? Бомба? Диверсия на дамбе? Взрыв агрегата?
— Паладин, — тихо сказал Мамонт. — Плевать Косте на любой взрыв. Да и Василию Борисовичу плевать… Единственный вариант успешного покушения на двух Пестунов — это Паладин… которого прячут от внимания спецслужб два Разумника.
— Оу… — всё, что смог по этому поводу выдать я. Помолчал. Потом спросил. — И что же делать? Отца-то нет в городе…
— Тебе? Тебе — ничего, Юр. Ты главное уже сделал. Донёс информацию. Предупредил. Жаль, конечно, что гадов этих спугнул — удобнее было бы их прямо там накрыть всех, но и так сойдёт. Теперь это дело профессионалов. Отдыхай… Ты где сейчас? Ты ведь уже не бежишь, да?
— Я в торговом центре «Гвоздь» — не счёл нужным скрывать я. Аппарат-то мой мобильный всё равно отследить — раз плюнуть. А выбрасывать его сейчас — глупо. У меня ни денег наличных, ни документов с собой нет. Далеко я уйду без них?
— Отлично, — ответил Борис Аркадьевич. — Найди там кафе какое-нибудь, сядь в нём и подожди. Минут через сорок за тобой подъедут… знакомые тебе «топтуны». Узнаешь их?
— Да, — кивнул я, хоть и понимал, что этот жест глупый, так как не видеосвязь же, а простой звонок.
— Они отвезут тебя в Кремль.
— Опять «домашний арест»? — вздохнул я.
— Да, Юр, опять «домашний арест», — почти так же вздохнул Мамонт на том конце. — Покушение на сына Императора. Приедут разбираться Петроградские следователи. Ты — главный свидетель. Сам понимаешь…
— Бля-я-я… — грустно протянул я, понимая, что про «оставят в покое», размечтался я рановато. Всю душу теперь вынут и вымотают допросами… Вот так и помогай следствию.
С другой стороны: а какой у меня был выбор? Или сдать их, или сдохнуть. Убить-то самому: даже Ратника Семёнову, мне Бездарю, было проблематично, а уж спрятавшегося на ГЭС Паладина — тем более. Это вообще за гранью. За гранью даже фантастики…
Что ж, значит, надо искать кафешку… и делать деньги. Делать, делать, делать… пока не отберут телефон. Помирать-то я, похоже, сегодня уже не буду… Вот ведь! Знал бы, что выживу, лучше бы подготовился!!!
* * *
* * *
'Чай и папиросы, ответы на вопросы
Допросы, опять допросы…' — бубнил я себе под нос, неторопливо, по памяти, рисуя ноты на белом нелинованном листе бумаги для принтера гибкой пластиковой ручкой, которую узлом завязать можно, а вот в глаз её кому-нибудь воткнуть — уже проблематично.
Стол, стул, белые стены, белый потолок, белый пол, белая запертая дверь в углу, ещё одна в другом углу. Стол и стул, кстати, тоже белые.
Эх! Знал бы, что выживу, лучше бы подготовился… С другой стороны, вариантов других у меня всё равно не было… кроме самоубийства в небольшой промежуток времени между моментом, когда я пришёл в себя на пляже и моментом, когда в кафе, в котором я сидел, тыкаясь в телефоне, вошли посланные Мамонтом люди. Всего, где-то около часа. Не сообразил. А позже — уже не получилось бы. Вместе с «топтунами» прибыли ещё двое Дружинников Князя неизвестных мне Рангов, но точно не ниже Гридня. Оказывать сопротивление таким, или бежать от них — гиблое дело. Догонят, поймают, скрутят, упакуют и, куда надо всё равно отвезут.
Да и способов самоубийства было в моём распоряжении в тот час не то, чтобы много. Пистолет-то я дома оставил. И из дома Семёновой, её пистолеты брать не решился. А под машину броситься — не факт, что помрёшь, могут и откачать. Пластиковым столовым ножом в кафешке зарезаться… теоретически, дело возможное, но вот на практике: я бы посмотрел на того, кто попытался бы осуществить такой фокус.
Язык глотать или откусывать я не умею. Вообще не представляю, как это можно сделать…
Блин горелый! Я рассуждаю о самоубийстве! В то время, когда, наконец-то удалось выжить!.. и сижу теперь в белой комнате без окон с одной, привинченной к потолку светодиодной лампочкой. Или, как это правильнее называется? Светильником?
Рисую ноты. И портрет Маверика. Ноты получаются лучше.
Белая комната… Сюда я попал не сразу. Сначала, действительно отвезли в Кремль, туда же, где я провёл половину лета. На тех же самых условиях: без телефона, без Всесети, без права выхода с территории, где я, послонявшись из угла в угол, завалился на диван, прикрыл глаза, да и задремал.
Привычно оказался дома, проснулся, сходил на пробежку, позавтракал и поплёлся на работу. В общем, обычный, мало чем примечательный день писателя. Хороший, приятный и даже плодотворный — получилось главу раза в полтора больше написать, чем в среднем «по больнице». Не то, чтобы ценность главы зависела от её размера, бывает, что и какая-нибудь «мелочь», тысяч на семь символов, вставляет так, как и целый авторский лист не вставит, но тут в другом дело. В физической возможности. Я ведь уделяю написанию текстов четыре-пять часов в день. Каждый день. Больше — не получается. И дела другие есть, и внимание уже трудно удерживать становится, и тело движения требует… В общем, четыре-пять часов — это норма. И она же — край. За эти часы, если всё нормально с сюжетом и не приходится вымучивать какие-то сложные детали, получается набрать от семи с половиной тысяч символов до шестнадцать-семнадцати тысяч. Больше: никак. Чтобы больше, надо увеличивать время.
Помнится, в командировках, иногда, и до двадцати четырёх тысяч символов доходило, но я тогда, реально, в овощ начинал превращаться. Повторять такой опыт — никак не хочется. Так что, четыре-пять часов каждый день. Изо дня в день… Сегодня вот, глава получилась на целых семнадцать тысяч символов с пробелами — прямо-таки пёрло! А ещё, я начал задумываться, а не начать ли… ну, вот правда, описывать свои «сны»? Ну, а что? Напрягаться выдумывать что-то не надо, просто пиши, что уже увидел, что прожил.
Это раньше особого смысла не имело, так как жизнь «там» была ничуть не менее будничной и обычной, чем «здесь», а кому интересно читать, сколько километров я пробежал утром или какой именно салат составлял основную часть моего обеда?.. Теперь же, если подумать и опустить некоторые лишние рутинные подробности, а ещё постараться не слишком увлекаться переписыванием содержания местных учебников, то из того, что я «там»
