бравого советского офицера и перспективой с ним… скушать тортик.
— Ромка, нельзя к нему, — отстранила она Новикова от себя, но Валентинович не сдавался. Был он заинтересован в продолжение вечера в ординаторской не меньше, чем мы в посещении Нестерова.
— Про волнистую рожь при луне. По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, не буди только память во мне про волнистую рожь при луне, — продолжил командир звена показывать свои познания в отечественной литературе.
— Сколько я уже раз тебе говорила? Ирина попросила не пускать. Она не отходит от него. И… здесь посетители, Ромка, — сказала Галина, убирая руки Валентиновича от своей объёмной груди.
— Галинэ, ты моя, Галинэ! На тебя она страшно похожа, может, думает обо мне… — запел снова Новиков, но тщетно.
— Нет, я сказала.
На этом стихотворный запас Валентиновича, как я думал, должен был закончиться. Но не тут-то было.
— Есть в имени Галина азовские наши приливы, и шорох золотистого песка, вкус волны соленой, жарким солнцем опаленный. И её нежный взгляд, как неистовый и багряный закат…
— Ой, ну пошли, лётчик-стихоплётчик! — отмахнулась Галина. — А вы недолго, и чтобы тихо там у меня. Третья палата у Нестерова.
Новиков и Галина исчезли за дверью ординаторской, пока мы переобувались в принесённые нами тапки. Настолько готовились к посещению, что и сменку с собой взяли.
Тихо постучались в дверь третьей палаты и приоткрыли дверь. Все четыре наших головы просунулись внутрь, чтобы посмотреть обстановку. В палате тихо звучала музыка.
— Чего крадётесь? Не сплю я, не сплю, — прозвучал шёпот нашего инструктора.
Он лежал на одной из двух кроватей, пытаясь перелистнуть страницу книги загипсованной рукой. На соседней койке, укрывшись простынью, спала Ирина.
— Не разбудите. Она после ночной смены сегодня. Вроде старшая медсестра, а службу тащит наравне со всеми.
— Как ваше здоровье Николаич? — спросил я, первым входя в палату.
Первое впечатление от внешнего вида — у Нестерова было сломано практически всё. Обе ноги в гипсе, подвешены на растяжках. Левая рука, из которой торчат различные железки, лежит на специальной подставке. Правая в гипсе, но у него получается ей двигать. Шея в компрессах для восстановления после ожогов, и множество царапин на лице.
— Не дождёшься, Родин. Спасибо, что пришли. Думал, что не пустят вас. Слышал, как Ирина никого не пускает ко мне, — сказал Нестеров, откладывая в сторону книгу Достоевского. — Скоро экзаменационные полёты, а вы по больницам ходите. Думал, что вы на спортгородке пропадаете.
— Сегодня можно и отдохнуть, товарищ майор. Мы ненадолго, — сказал Костя.
— Да я наоборот рад, что смогли прийти. Кстати, кто, теперь, с вами полетит?
— Новиков. А на сам экзамен пока ещё не определили, кто именно проверяющим будет, — ответил Макс, присаживаясь на стул около раковины.
— Ну, главное не мандражируйте, — сказал Николаевич, почесав свою левую руку. — Чешется ужасно, а железяки не дают подлезть.
— Врачи что говорят? — спросил Костя, который всё ещё стоял около двери.
— Бардин, а ты чего там стоишь? Иди, поздороваемся, — сказал Нестеров, вытягивая правую руку, чтобы поздороваться.
Я стоял ближе всех, и собирался присесть рядом с кроватью Николаевича. Он смотрел на меня с ухмылкой, будто обрадовался, что прочитал мои мысли.
— На твоём лице, Сергей так и читается — ну я же говорил, — сказал Нестеров, отводя взгляд в сторону.
Ему получилось угадать, что крутилось у меня в голове. Неужели я так отчётливо показывал это своим выражением лица?
— Это лишь приметы, Николаич.
— В авиации слишком много суеверий, Серый. Все не получится соблюдать, — сказал Костя, медленно подходя к Николаевичу, и аккуратно пожимая ему руку.
— Как видишь, Бардин, эти следовало соблюдать, — усмехнулся Нестеров. — За фрукты спасибо, но я столько не съем.
Я посмотрел на стол напротив его кровати. На нём было навалено несколько авосек с различными фруктами и гостинцами. Туда же добавились и наши. Стоял рядом с этой фруктовой горой и радиоприемник играющий очередную песню Кобзона, в виде небольшого кожаного футляра с надписью «Кварц» и плечевым ремнём для переноски.
— Вам сейчас надо больше витаминов. Восстановление много времени займёт. Успеете вернуться в этом году? — спросил Артём, но мы трое удостоили его гневным взглядом, а Макс даже ткнул его кулаком в плечо.
— Ладно тебе, Максим. Темыч, ты сам как? Смотрю свеженький и только слегка поцарапанный, — спросил Нестеров.
— Выписали через несколько дней. Вроде никаких осложнений нет, но заставляют обследование пройти. А ещё на досках обязали спать. Чё за бред? — выругался Тёма чуть громче, чем это было нужно.
— Гудок прикрой, Тёмыч, — шикнул на него Макс. — Верещишь так, что Ирину Сергеевну разбудишь.
— Да ладно вам. Не собачьтесь, — успокоил Нестеров. — Компрессионный перелом у меня первой степени. Сейчас не помню, каких именно позвонков, но ходить буду. Криво, конечно, но на своих двоих, а не на четырёх.
— Значит, как заживет, вернетесь к нам? В следующем году мы МиГ-21… — снова вставил свой вопрос Артём.
Что за бездумное создание, наш товарищ? Головой что ли шандарахнулся на приземлении? Нашёл, что спрашивать у Николаевича. Я даже не представляю, каково ему сейчас. Хорошо, если не совсем не спишут по здоровью. Как ему без неба?
— Тёмыч, тебе не надо в туалет? Ты ж сильно хотел всю дорогу до палаты? — намекнул я ему, что стоит либо заткнуться, либо выйти за дверь, раз не может язык за зубами держать.
Николаевич начал смеяться и тут же скривился от боли. Резко ему двигаться нельзя.
— Пускай. Я уже в первые дни отпсиховался. Вон, дырки видите на дверях? — кивнул он в сторону встроенного в стену шкафа, двери которого выкрашены в цвета стен палаты. — Тренировался в метании гранаты, только вместо неё стаканы использовал.
На дверцах и, правда, были небольшие вмятины от посторонних предметов. Представляю, как переживала Ирина, когда видела эти эмоции.
— Что пошло не так, Пётр Николаевич? Почему не сразу прыгнули? — спросил я.
Из рассказа Николаевича стало понятно, что он уводил самолёт от деревень и должен был прыгнуть сразу за Артёмом. Однако, в месте падения он в тот момент разглядел небольшой хутор.
— От больших деревень ушли сразу. Потом, пока фонарь скидывал, увидел эти три дома. Дал ещё ручку вправо, привёл в действие катапульту, но задел не до конца открывшийся фонарь. Удар был сильный. Думал, спина у меня разлетится. От кресла, когда отделился, до земли лететь было совсем немного. Плохо помню, как приземлился и на что.
Мы разговаривали ещё долго. От души посмеялись над вечером у Светы и Наташи, когда Тёмыч делал предложение своей девушке. Николаевич рассказал, как он вступал на путь
