Яшка Рытов уже перебрался на плотбище и включился в работу. Гибель отца не сделала его угрюмым, чего впрочем, и следовало ожидать – в семьях промышленников часто теряют мужчин. Меня поразило, что ни в Охотске, ни здесь на верфи, никто не выражал пареньку сочувствия. Фальшивое, дежурное сожаление ещё не выработалось культурой, а естественное было не в ходу на фронтире. Лишь иногда, да и то за спиной кто–нибудь вздыхал, мол, рано парень отца лишился. Ещё годок другой и подменял бы старика в деле.
Яшка оказался весьма живым парнишкой. Он суетился на стапелях, лез в каждую щель, засыпал вопросами Березина. Он наблюдал, как конопатят щели, настилают палубу, готовят снасти, сплетают канаты, затем сам пробовал сделать то одно, то другое и занимался до тех пор, пока у него получалось не хуже чем у опытного работника.
Переговорив с Березиным, получив тяжеленный мешок с образцами и подробнейшие инструкции, я распрощался с плотбищем до весны.
У Данилы меня уже поджидал Окунев.
–Собирайся, пойдём, – сказал он.
–Куда? – удивился я.
–Ты же хотел найти людей?
–Хотел.
–Ну вот. Сегодня старовояжные собираются у старика Родионова. Поговорить, помянуть тех, кто не вернулся. Там же и про наступающий год разговоры будут. Глядишь, сманим кого–нибудь.
Усталость как рукой сняло. Я потребовал от Окунева подробности. Он рассказал.
Собирались вместе старовояжные нечасто. Не все из них жили в городе, многие имели починки в устьях речушек, рядом с плотбищами, заимки в лесу. Иные промысловики зимой предавались пьянству, спуская заработанное за сезон потом и кровью, но разумные больше недели не гуляли, чинили корабли и охотились в прибрежных лесах или скупали у туземцев пушнину. Только осенью, возвращаясь с промыслов и в начале лета, ожидая чистой воды, они собирались вместе. Делились впечатлениями, говорили осторожно о планах на предстоящий сезон.
Итак, предполагалась грандиозная подпольная пьянка, корпоративная вечеринка, и Окунев собирался провести на неё меня. А это давало возможность найти соратников. Мои два корабля, если они и будут построены в срок – сила для задуманного размаха ничтожная. И не имея возможности собрать собственную флотилию, я подумывал о том, чтобы разделить великий поход с конкурентами.
***
В небольшом домике Родионова на окраине Охотска собирались только те, кто сами выходили на промысел. Купцов, судовладельцев, приказчиков, если они предпочитали отсиживаться на берегу, на посиделки не приглашали, равно как не приглашали и служивых людей. Новичков, кстати, тоже зазывали редко, тот же Родионов меня не пригласил, но Окунев имел среди мореходов немалый вес и таким образом стал для меня пропуском в промысловое братство.
Судя по ворчливым и тоскливым разговорам, братство клонилось к закату. Всё доброе и светлое говорилось о далёком прошлом, а всё неприятное о настоящем, что до будущего, то его рисовали в самых чёрных тонах.
Перекупщики, компании, долги и покрута разрушали общинные устои поморцев, перенесённые на берег Восточного океана с северных морей. Формально многие из них продолжали промышлять артелями, считались пайщиками, то есть вроде бы равными. Вот только паи давно распределялись неравномерно, и прибыль доставалась единицам. Тем, кто снаряжает корабль и устанавливает цену на припасы да добытые шкуры.
–Устав наш морской им не по нраву, купчинам–то, – жаловался пожилой зверобой. – Вроде с хорошей добычей возвернёшься, а подсчитают расходы – слёзы. За жратву вычтут, за одежду. Концы с концами сведёшь и то радость. Зиму перебедуешь и опять в долгах.
–А те, кто по–божески доходы считают, они в деле не держатся, – поддержал старика крупный парень по прозвищу Дышло.
Тут к слову вспоминали и о Басове. На его счёт общество во мнении разделось. Одни не желали верить в виновность купца, другие допускали, что тот мог соблазниться воровством. Хотя бы, для того чтобы семью немалую прокормить.
–Неводчиков–то Мишка чего не пришёл? – спросил кто–то. – Вот бы и рассказал нам. Всё же в друзьях они ходили с Емельяном.
–Приболел он, – ответил Родионов. – Да и не знает Михаил ничего толком.
–И–эх…
Кто–то напомнил, что именно Басов медь на острове приискал, да сдуру властям её преподнёс. Что потом на него инспекторов из берг–коллегии спустили, которые на остров тот Медный сходили, да эту самую медь первооткрывателю в вину и поставили. Дескать, невелики запасы оказались, а раз так, то Басову и следует возмещать затраты за пустую казённую экспедицию. И барышей с прежних промыслов не хватило старику расплатиться. А уж стояли за всей интригой камчатские воротилы, или само так вышло, кто знает.
–Так что может и правда, решился Емельян Софронович от безнадёги на лихое дело, – подытожили старожилы.
Казарам слова не давали. Я и не настаивал, сидел тихо, как мышка в собрании котов, слушал, на ус наматывал, наблюдал, пытаясь за внешним видом и речью людей угадать их суть. А вот мой капитан заметно тяготился обществом. То ли считал, что его за глаза обвиняют в гибели рытовской ватаги, то ли сам чувствовал себя виноватым. Так или иначе, он уселся в дальнем углу и в разговоры не лез. Возможно, какие–то слухи на его счёт по Охотску действительно ходили, однако у Родионова собрались люди, способные отличить правду от вымысла. Окуневу не сказали ни слова в упрёк, а когда вспоминали погибших то, выслушав рассказ Чихотки, признали, что Рытов погиб сам и людей погубил по собственной глупости. Впрочем, капитану оправдательный вердикт облегчения не принёс. Выпив со всеми за упокой душ товарищей, он совсем ушёл в себя, забился в свой угол ещё глубже и, прикрыв глаза, будто задремал. Я вполне оценил его жертву и был благодарен Окуневу за то, что он привёл меня сюда, хотя сам наверняка желал пропустить сборище.
Помянув ушедших, заговорили о следующем лете. Веселья это, однако, не прибавило. Люди делились планами с каким–то унынием в голосе, словно в последний путь собирались. Кто–то думал отправиться на Камчатку, другие на Курилы, большинство же предполагало как всегда промышлять вдоль берегов Охотского моря. Лишь два или три молодых промышленника заявили, что попытают счастье на островах восточней Камчатки или на берегах севернее её.
–Горячку порете, парни, – говорили им старики. – Там с одного боку Трапезников, а с другого Холодилов. Всё норовят под себя подгрести. Продыху не дадут. А ещё дальше чукчи. Гибельное дело.
–Уж что бог даст, то и возьмём, – возражала молодёжь.
Я и тут не стал выступать перед собранием с зажигательной речью. Молчал на пару с капитаном. Выжидал. А когда кто–то спросил случайного на сходке новичка, чего тот намерен пытать в гиблых восточных морях, скромно заметил, что опыта мореходного имею мало, но ищу того, с кем могу войти в долю для весьма опасного, но сулящего богатую добычу похода.
–На камчатский берег? – уточнил один из молодых мореходов по фамилии Бочкарёв.
–На американский, – ответил я как можно более ровно.
В какой–нибудь другой обстановке меня высмеяли бы и сразу забыли. Но сейчас, когда все давно выговорились, вольная тема показалась достойной пары слов. Тем более что других новичков в этом обществе не случилось. Некому, стало быть, и науку показывать.
–На острова Обмана? – уточнил кто–то.
–Нет. До матёрого берега собираюсь добраться.
–Эвон куда! – протянул давешний зверобой, что жаловался на купцов. – А потонуть не боишься на шитике–то?
–У него не шитик, – заметил вдруг Окунев из угла. – Он рытовский новый галиот перекупил. Корабль добрый. Другого такого ни у кого больше нет.
Ай да капитан, всё, оказывается, слышал и вставил вовремя слово. Старожилы замолчали, не зная воспринимать моё проворство как свидетельство хватки или как наглость неслыханную. У молодых парней и даже кое у кого из ветеранов блеснули глаза. Значит, бродит понемногу идея, манит людей землица заморская. Зажурчала водка, разливаемая по кружкам в разных концах стола. Послышались резкие выдохи, перестук посуды, зачихал Чихотка, крякнул кто–то из стариков.
