Она замолчала. Я тоже молчал, только обнял ее покрепче. Такие вот жизненные откровения — это всегда очень странная штука. Их рассказывают чаще всего очень спокойным тоном, потому что все давно уже отболело и пережито. Но когда представляешь себе, что происходило в душе человека тогда, в тот момент…
Девчонка, едва-едва восемнадцати лет. Беременная. Которой надо признаться своим дремучим деревенским родителям, что она все это время, про которое они думали, что она учится на агронома и вот-вот вернется в родную деревню образованным и уважаемым человеком, она была любовницей женатого мужчины, который выкинул ее на улицу, как только она стала неудобной. Ну, такое…
— Мать меня жалела, а отец… — она не то всхлипнула, не то усмехнулась. — А отец нет. Сказал, что, мол, откуда в подоле принесла, туда и тащи теперь. И выгнал. У меня денег тогда было только на билет на автобус до Закорска. Я ночь просидела на лавочке рядом с автостанцией. Осень, холодно. До сих пор помню, как мне казалось, что утро никогда не наступит.
Она рассказывала дальше. Не плакала, даже позывов таких явно не было. Хотя подробностей, на которых можно было бы и всплакнуть, было предостаточно. Она мыкалась всю свою беременность, работу найти не получалось, никто не хотел брать будущую мать-одиночку на нормальную работу. Потом повезло, устроилась техничкой, мыть подъезды. Поселилась в подвальной конуре вместе с ведрами-швабрами и прочим инвентарем. Упала духом, думала, что все, жизнь закончена. А когда увидела сына, что-то в ней поменялось. Она вытерла сопли, бросила свою конуру в дворницкой, взяла все накопленные деньги и купила подержанную швейную машинку. Расклеила объявления и принялась шить на заказ. Круглосуточно. С младенцем.
Участковый взял ее на карандаш, грозил статьей за тунеядство, соседи постоянно писали кляузы. Но в тот момент она уже не боялась. И не переживала. Устроила ребенка в ясли, потом устроилась работать консьержкой. Уже благодаря новому гардеробу, который она себе устроила из остатков ткани с заказов. В доме, где она работала, жила в основном богемная публика. Она не сказала, но, похоже, именно в этот момент у нее появилась тайная мечта стать актрисой. Но годы шли, а мечта все не приближалась. Портновское ремесло позволяло ей выглядеть, как звезда, но дальше этого дело не шло. Потом опять ее красота сыграла с ней злую шутку. Один из обитателей дома подкатил к ней свои киви. А она отказала. И ее уволили с теплого места. Она снова оказалась на улице. Год они с сыном мыкались по углам, пока какая-то добрая душа не подвернулась вакансия кастелянши общежития шинного завода. Платили мало, зато обеспечивали жильем. Потом снова все наладилось, сын оказался мальчиком талантливым и целеустремленным, и когда закончил школу, уехал в Москву и с первого раза поступил в бауманку.
— Хорошо, что теперь все хорошо, — сказал я, когда мы уже снова лежали в кровати.
— Я тоже так думала, — вздохнула Анна. — До прошлой недели…
— А что случилось на прошлой неделе? — спросил я осторожно.
— Снова появился Прохор, — она вздохнула. — Позвонил в общежитие. Лев Ильич мне передал записку, что звонил Прохор, хочет встретиться и обсудить со мной судьбу нашего сына. И оставил телефон.
— Нестеров? — спросил я.
— Что? — Анна подняла голову, ее глаза в блеснули в темноте.
— Фамилия у твоего Прохора Нестеров? — уточнил я.
— Да, — чуть помедлив, ответила она. — А ты откуда знаешь?
— Да так, совпадение странное просто, — ответил я. — Он из Москвы недавно приехал в Новокиневск и ведет какие-то дела с нашим заводом.
— О… — Анна замерла. — Я не знала про завод.
— Про него в позапрошлом номере “Новокиневского шинника” была статья.
— Я не читаю “Новокиневский шинник”, — смущенно проговорила Анна. — Я вообще не читаю газеты. Только журналы.
Надо же, какое совпадение… Этот чертов Прохор, кажется, вообще везде наследил. Моего отца потряхивает от одного упоминания его имени, мой брат ест у него с руки, а Анну он выкинул на улицу, когда она была еще совсем девчонкой. Прелестно.
И еще он что-то мутит с шинным заводом. И, судя по всему, с чем-то еще, вот только доказательств его преступной деятельности у меня нет.
— Ты позвонила? — спросил я.
— Нет, — она качнула головой. — И не хочу. Но он знает, где я. И мне страшно, что он снова сломает всю мою жизнь.
“Было бы что ломать…” — подумал я, но тут же своей мысли устыдился. Ясен пень, Анна не была суперзвездой, у нее не было роскошных апартаментов на Котельнической набережной, астрономических счетов в сберкассе и прочих жизненных благ. Но жилось ей весьма неплохо. Со спокойной уверенностью в завтрашнем дне. Неплохим приработком от швейных заказов, которые она все еще брала, но теперь редко, за все подряд не хваталась. Сын учится в лучшем техническом вузе страны, несмотря на, прямо скажем, весьма извилистый и не особо благополучный жизненный путь. Все наладилось. И тут появляется этот хрен моржовый, которому семнадцать лет назад ребенок от юной любовницы был нафиг не нужен, а сейчас, когда он оказался пацаном одаренным, а главное — почти взрослым — он вдруг превратился из досадной фигни в “нашего сына”. Ну да, ну да…
— И не звони! — вырвалось у меня. — Пошел он на хрен, урод!
— Но он же… — она споткнулась. — Знаешь, это была первая мысль, которую я подумала. Чуть сразу не выбросила эту дурацкую записку. А потом… Понимаешь, он же стал большим человеком… Если он поможет Илюшке и устроит его на работу после института, то… Ну и вообще, раз он сюда позвонил, значит знает, где я живу. И может сам прийти. Так что может лучше позвонить самой и поговорить.
— Милая, дело твое, конечно, но за любую волосатую лапу приходится потом платить, — сказал я.
— Зато Илье не придется мыкаться потом, как мне… — она вздохнула.
— Аня, Прохор… очень нехороший человек, — проговорил я. — Ты и твой пацан отлично справились и без него. Сейчас он ему уже нафиг не нужен, поверь.
— Но ведь он же может и испортить жизнь, а не помочь… — сказала Анна.
— И что он теперь тебе сделает? — запальчиво спросил я и прикусил язык. А не дурак ли я, что сейчас убеждаю Анну послать лесом весьма серьезного и очень плохого человека? Я же совсем не знаю ее сына. Вдруг парню и правда придется в кассу помощь человека из министерства внешней торговли? Вдруг это его шанс перед тем, как страна развалится, получить себе какой-нибудь особо жирный кусок пирога?
— А ты говорила Илье, кто его отец? — спросил я.
— Конечно же, нет! — возмутилась Анна. — Я сказала, что его отец полярник. И что он погиб в экспедиции еще до его рождения.
Мы болтали до утра. Тему Прохора и сына Анны благополучно свернули, снова взялись обсуждать ее образы на будущей фотосессии. Потом зазвенел будильник, и я помчался запихиваться в битком набитый троллейбус, чтобы ехать на работу.
Я пришел в редакцию, стянул с себя пальто, включил селектор, включил чайник. Надо бы в редакцию что ли кофе достать. Сейчас бы очень пригодился, после бессонной-то ночи…
Селектор бормотал, я превращал тезисы, выданные мне Антониной Иосифовной в готовую статью, написанную моим слогом и прихлебывал чай. Потом замер и даже какое-то время послушал совещание внимательнее.
Что-то изменилось после мероприятия. Речь директора перестала быть уверенной, он больше не требовал отчетов, а как будто виновато просил. И кое-кто из начальников цехов отвечали ему довольно резко. Прямо непозволительно резко. И неделю назад за подобный тон любой из них пулей вылетел бы из своего теплого кресла и отправился бы в лучшем случае улицы подметать. А сейчас наш биг-босс сидел и терпел. И даже как будто извинялся, что терпит недостаточно самоотверженно. Игоря не было, вместо него говорил его новоназначенный зам. Даже не знаю, значило ли это что-нибудь…
— Антонина Иосифовна, у нас что, увольняют директора? — спросил я сразу же, как только редакторша вошла. Она пришла самой первой сегодня. Еще даже девяти не было.
