— Мы отлично поработали, Феликс Борисович, — сказал я и наконец-то сел. Губы сами собой расплылись в улыбке. — Даже если завтра меня убьют, то все уже было не зря.
— Иван, что за глупости ты говоришь?! — возмутился Феликс. — Что значит, убьют? С чего вдруг такие ужасные мысли?!
Он замер над открытым глобусом, ухватившись за горлышко бутылки и посмотрел на меня.
— Не обращайте внимания, — усмехнулся я и смахнул с уголка глаза выступившую слезинку. — Иногда я просто слишком сентиментален. Особенно вот в такие моменты.
— Иван, точно все в порядке? — Феликс прищурился. — Под этой статьей нет вашего имени, может быть, я был некорректен?
— О, нет-нет, Феликс Борисович, с этим как раз все в порядке! — я рассмеялся. — Главное, что сам материал увидел свет. И люди его прочитают. И задумаются. А есть там мое имя или нет, им ведь на самом деле неважно...
— Им может и неважно, — нахмурился он. — А вам?
— Вы удивительно чуткий человек, Феликс Борисович, — сказал я серьезным тоном. — Я и в самом деле хотел кое о чем поговорить. Но это не имеет отношения к нашей с вами работе. Просто мне нужен... умный собеседник. Умеющий хранить тайны.
— Так... — Феликс вытянул бутылку из глобуса и поставил ее на стол. Добавил хрустальные рюмки. Сел в кресло, сделав жест, отбрасывающий назад фалды несуществующего фрака. — Давайте мы с вами для начала отметим нашу публикацию. А потом я весь ваш.
Я рассказал ему все. Ну, почти все. Без уточнения, что на самом деле меня зовут Жан Михайлович Колокольников, и я прибыл из будущего. О своем пробуждении в морге, об авторучке с раздевающейся девушкой в красном, которая каким-то волшебным образом оказалась в кармане моего брата. О Прохоре, которого я пытался безуспешно вывести на чистую воду. О лыжной прогулке. Об Ане, которая убежала от меня в Закорске с криками и воплями. Об Анне и ее сыне, поступившем в Бауманку. О матери. О настоящем своем отце, с которым случайно столкнулся в ресторане.
Он внимательно слушал. Покачивал головой. Иногда отводил взгляд и поворачивался ухом, словно, чтобы лучше слышать. Не перебивал. Не возражал. И даже не пытался долить еще коньячка в наши рюмки, чего я, на самом деле, опасался больше всего. Хотелось сохранить трезвый рассудок, по крайней мере, пока я это все излагаю.
Было еще кое-что, чего я опасался. Я рассказывал ему эту историю с именами. И, называя каждое, нервно напрягался и вглядывался в лицо Феликса. Как будто ожидая блеска узнавания в его глазах. Опасался, что в каждый момент может оказаться, что он тоже каким-то боком имеет ко всему этому отношение. Например, что Прохор — это его какой-нибудь давний приятель, а с моим отцом, тем, который Михаил, а не Алексей, они играют в бильярд каждый четверг. Но нет, ничего такого не происходило.
Потом я замолчал и посмотрел в сторону окна.
Феликс тоже молчал, ухватив себя пальцами за подбородок.
— Мне нужен совет, — нарушил я молчание. — Совет взрослого человека, не имеющего ко всей этой истории никакого отношения.
— Хм... — многозначительно изрек Феликс Борисович, переплел пальцы и хрустнул суставами. — А вы не думали обратиться в милицию?.... Хотя нет-нет, беру свои слова обратно! Боюсь, что милиция в этой ситуации... не будет полезна... А может быть...
Глаза Феликса затуманились, он надолго задумался. В моей голове тоже крутились шестеренки мыслей, правда скорее вхолостую. Безвыходная какая-то ситуация. У меня нет ничего конкретного, одни подозрения и старая история с подаренным кольцом. Я подавил смешок. Отличная вообще ситуация. Я сижу перед психиатром и рассказываю ему, что меня хотят убить. Мой брат и еще один хрен из министерства внешней торговли. Сейчас он поправит очки и скажет: «Ну что ж, батенька, мы с вами имеем типичный случай мании преследование...»
— Иван, я думаю, вам стоит написать в прокуратуру, — вдруг сказал Феликс Борисович. — Или в КГБ. Анонимно. Поделиться своими подозрениями, приложить к письму все соображения, возможно, кое-где сгустить краски.
— Эээ... — я удивленно заморгал. — Но у меня же нет никаких доказательств...
— Поиск доказательств, молодой человек, это не ваша забота, — назидательно проговорил психиатр и поднял указательный палец. — У соответствующих контор для этого есть целые отделы, в обязанности которых входит реагировать на подобные сигналы. Если этот ваш Прохор Нестеров действительно нечист на руку, то подобное внимание к его персоне его по меньшей мере отвлечет.
— Но разве есть гарантия, что соответствующие органы просто не выбросят мое обращение в корзину, как что-то незначительное? — спросил я.
— Вероятность такая, разумеется, есть, — сказал Феликс, откручивая крышечку на бутылке. Янтарная жидкость полилась в рюмки. — Иван, у меня сейчас есть очень большой соблазн списать то, что вы мне рассказали, на вашу не в меру разыгравшуюся юную фантазию. Но за время нашей работы я успел достаточно вас узнать, чтобы понять, что вы, конечно, человек не без странностей, но к пустым подозрениями не склонный. Кроме того, ваше умение обращаться с русским языком — это... это... В общем, я бы на вашем месте приложил все усилия, чтобы ваше письмо не выбросили в корзину. Уверен, если вы постараетесь, то сможете это сделать.
Мне не спалось. Я ворочался на кровати в гостевой спальне Феликса Борисовича и обдумывал его совет. Мы говорили почти до двух ночи, прикидывая, как могли бы повести себя все герои данной драмы. Сошлись на том, что в мою пользу играет то, что ни Прохор, ни Игорь не очень бы хотели пачкать руки напрямую. Ну то есть, вероятность того, что мой брат заявится прямо в редакцию и пальнет в меня из двустволки на глазах у всех исчезающе мала. Это позже, в будущем, хоть и не очень далеком, Игорь поверит в собственную безнаказанность и охамеет. Но там и времена будут другие, и страна другая тоже. А сейчас...
А сейчас в моих силах предотвратить если не все, то хотя бы кое-что. Не знаю, что уже у Игоря за душой. Понятно, что он уже не в белом. Но вот насколько не в белом?
Черт, похоже, Феликс все-таки прав, и мне нужно перепоручить эту работу специалистам. У которых, в отличие от меня, арсенал инструментов расследования неизмеримо шире. И тогда... возможно... возможно...
Я уснул.
Мне снилась какая-то фантасмагория, которую хороший специалист по снам наверняка бы разложил на отдельные символы и знаки. А хороший психотерапевт усмотрел бы там кучу фактов о моих проблемах и детских травмах.
Но поскольку я не был ни тем, ни другим, то для меня это были просто какие-то тревожные и фантастические картинки. В какие-то моменты я вроде даже просыпался и пытался удержать их в памяти. Но когда зазвенел будильник, я начисто забыл вообще все.
Да и хрен с ним. Зато все сомнения, которые ночью крутились в моей голове по поводу моих дальнейших действий растворились вместе с ночными видениями.
Дело за малым — написать. Но это, вроде как, моя профессия. Уж не меня ли это вчера вечером прямо-таки распирало от гордости за себя и свое прыткопишущее перо?
Ночью меня парили всякие ярлыки, типа «стукач» и «доносчик». Как-то так сложилось в моей голове, да и не только в моей, что обращаться в правоохранительные органы — это плохо. И сразу же превращает тебя в презренного предателя или что-то вроде того.
Черт, вот откуда берутся такие мысли, а?
Я подавил смешок. Фразу «сам погибай, а товарища выручай» придумал явно какой-то хитрожопый товарищ. Так и здесь. Стукачом быть плохо, донос — это позор! Ну и кому у нас выгодно такое положение вещей? Всяким ушлым типам, вроде Прохора.
Ладно, сегодня никаких дел после работы. Иду домой, закрываю дверь на клюшку и сажусь писать оперу. Авось и правда выгорит, кто его знает?
Антонина Иосифовна сегодня в редакции не появилась. Позвонила в девять утра, отдала руководящие указания и бросила нас на произвол, так сказать, судьбы. Впрочем, мы не особенно переживали. Тем более, что занять свободное время нам было чем — сначала Эдик и Семен бурно обсуждали чемпионат СССР по шахматам в Вильнюсе и спорили, кому в результате отдадут первое место — Псахису или Белявскому. Ни о том, ни о другом я даже не подозревал, но наблюдать за спором было чертовски интересно. После обеда в редакцию несмело постучали. Даша, Эдик и Семен разом замолчали и посмотрели на меня. Я пожал плечами, подошел к двери и распахнул ее.
