не ощущала себя в тот момент, но вспоминая сейчас, краска стыда заливала ее лицо. Она, будучи откровенной перед собой, осознавала, что кричала — нет, орала, — как испуганная пигалица и ничего даже не предприняла, войдя вся в бедлам. Тогда-то и появился он, как в тех книжечках, что она читала о великих и благородных героях, словно из тумана разбрасывая всех и вся, спасая свою прекрасную принцессу. Сколько силы она увидела тогда — вообразить сложно. И вся эта сила стала на защиту ее. Ее одной. Только вот, опять же, на принцессу она тогда ну вот никак не тянула. Затем она снова обратилась к памяти и обрадовалась, и смутилась своей радости, едва сдерживая улыбку, прикусывая губы: в его глазах она увидела страх за нее. Он боялся, что ей причинят вред. Он думал, в первую очередь, о ней. Обкатывая раз за разом эту мысль, внизу живота охватило зудом, и из нее вырвался легкий писк. Она прихватила губы руками, расширившимися глазами смотря на свое отражение в зеркале. «Что это было?» — недоумевала она, но при этом все ясно понимая; только вот как бывает — всю жизнь ты говорила себе, что с тобой схожее не случится, ибо всегда считала себя разумнее, и в моменты охвата подобным, ты всячески ищешь себе оправдание, а затем уходишь в страдания. Но Вико, как бы она себя недооценивала в этот момент, все же была умна и до страдания не довелась. А раз так — затем направила свои мысли в новое русло: решить! Но, прежде чем решить, ей нужно было сознаться. «Да чтоб тебя, дрянная ты девчонка, влюбилась ты в этого, как ты его считала изначально, плебея недостойного. Поздравляю!» — противоречила поругала она себя. Но что делает любовь с человеком? Истинно да — она его ломает и пересоберёт заново. Ну, или в глазах влюбленного оправдание найдется всякому элементу. «Он ведь не плебей — так он сам сказал. Это я, глупышка, не замечала очевидного. А значит полюбить его не постыдно. Да даже если бы и был — ничего. Он станет благородным по сути своей. С моей помощью» — движимая этими мыслями она положила пышную расческу; встала; разгладила платье и решительно прошагала к выходу, полностью удовлетворённая своими думами.
"Что же есть главная загадка мира всего? Долго размышляя над этим, пришел к одному выводу — человек! Существо, что было одарено разумом возвеличивающая его над всяким живым, изобрел для себя средства, лишающие его того самого разума, тем самым даже не опуская его до уровня, а порождая масштабов еще больших. Способен лишь одним пальцем или словом уничтожать миллионы себе подобных, но страшится черных кошек, плохого сна, протянуть руку не перейдя порога, вынести мусор с заходом солнца, перевернутого веника или шагнуть под лестницей, ложку выронить или соль рассыпать, на руки облокотится; заранее поздравления примет, как проклятье, а ногой покачать и вовсе пиши — пропало; зеркало по неосторожности разбить — да, в общем-то, всего, чего объяснить и не может, но так делали предки, и я так стану жить. Сетует на то, как тело его бренно и вообще ограничено, когда в голове его способно мысль пробудиться, что уведет его в бесконечные дали, но ведь лень ему, да и не до этого вовсе — как-никак сетовать надо сетовать, да ныть. Или перед ним открыты все дороги жизни — один из плюсов капитализма, ты можешь зарабатывать на чем угодно, — но сидит при этом человек на нелюбимой работе, потому что «куда ж я денусь».
Почему человек так умен, но не разумен?
Готов принимать, как должное подношения, приписывая себе всея заслуг, но как только поразит недуг весом с пылинку, так сразу виноваты звезды, солнце или комарик — словом, все. Готов он соглашаться и головой кивать, как истукан с человеком другим, что был с властью упомянут, но если кто-то, кто в глазах его равен ему, или, того хуже, ниже себя посчитает, то готов разорвать его упреками своими, потому что тот, видите ли, крышку банки иначе открывает. Голову от земли не отрывает и грязь лишь наблюдает, когда сверху у него раскинулся ясный купол небесный с бескрайними далями, где прекрасное таится, лишь только загляни. Готов совершать бесконечные ошибки, но только правым при этом оставаться.
Почему человек так умен, но не разумен?
Почему я поступил столь неразумно, отдав свою волю случаю? Я их защитил, но ценой расставания. Дед — не хочу думать о том, что его больше нет, и надеюсь, он остался жив. Ильворния — ее глаза говорили все, что не смог вымолвить язык: я — ужасен!"
— …и тут помер мой дядюшка!
— Что? — повернулся я.
— Ты опять прослушал все, что я говорил? — посетовал Колпак.
— Прости. Я задумался.
— Вечно ты где-то не здесь.
Мой новый знакомый, что являлся частью отряда Рурка, был из того числа людей, которому не было необходимости, чтобы его болтовню кто-то слушал; главное, чтобы ощущениями он говорил не в пустоту.
— О чем ты говорил?
— О дядюшке своем рассказывал: как он помер. Было это давно: я еще тогда совсем малец был. Здоровый был детина. Вот такой, — растопырил он руки для наглядности. — Дрова мог без топора колоть. К слову, он и был дровосеком. Так вот — однажды местная гадалка нагадала ему, что он себя своим же топором и зарубит, потому что жена ему изменит. С тех пор он начал подозревать ее во всем. Позже и вовсе запил. Возвращаясь после очередного запоя, увидел жену беседующей с кем-то из мужичков местных, так и схватится за топор, что во дворе лежал и зарубил и жену свою, а потом и себя. Только мужичок смог спастись. Права была гадалка, все верно предсказала.
— Весьма точное предсказание, однако, — повернулся я к нему, чтобы увидеть его реакцию на мой сарказм.
— А я тебе, о чем толкую — весьма точно, — жаль он не заметил моего тона.
— Ты не считаешь, что это бред полнейший?
— Нет, мой дядюшка, правда, зарубил себя топором и жену свою.
— Я не об этом.
— О чем же?
— О предсказании этом. Да и в целом про все это…мистическое, — сделал я круговой жест кистью руки.
— Но так все верно ведь было.
— Это не предсказание, как таковое, а скорее психология.
— Психо…чего? Ты мне тут своими умными словечками не раскидывайся; а говори как есть. Ишь, какой умный, — одарил он меня
