Константин Викторович чуть-чуть погодя, кивнул. Потом открыл дверь, и мы вошли.
В широком кабинете, за большим налаченным столом сидел крупный мужчина. Одетый в белую в мелкой клеточке рубашку, он что-то писал на документе, отпечатанном машинкой.
У мужчины было вытянутое лицо с полноватыми щеками и пышная, тронутая сединой шевелюра. Крупные его руки говорили о былой спортивной карьере. Большой живот — свидетельство возраста и долгой сидячей работы, натягивал рубашку.
— А, Константин Викторович? — Подняв взгляд, он узнал моего тренера. — Проходите-проходите. Чего вы хотели? Лена говорила, у вас что-то строчное. А кто это с вами?
Мужчина натянуто улыбнулся, однако взгляд его оставался странным. Каким-то пренебрежительным, что ли. Он явно только пытался изобразить свое приветливое настроение.
— Володя Медведь меня зовут, — сказал я.
— А! Медведь? Наслышан-наслышан. Я был знаком с твоим папой. Он был отличным спортсменом. Соболезную твоей потере, Вова.
— Спасибо, — суховато ответил я.
— Вы присаживайтесь-присаживайтесь!
Мы взяли стулья, стоявшие у стены, поставили перед замовским столом. Уселись.
— Ну так, Костя, по какому ты вопросу? — Гришковец показал в улыбке большие, похожие на конские, зубы.
Гришковец улыбался нам, но этот его взгляд… Было в нем что-то странное. Что-то говорившее о том, что он ждет от нас совершенно определенных слов. Что уже знает, что мы ему принесли. Нам остается только это проговорить.
— Мы хотели бы… — Открыл было род Константин Викторович.
— Я о вас много слышал, — перебил я Константина Викторовича. — Рад познакомиться.
Конечно, мне пришлось слукавить. После слов Константина Викторовича я стал относиться к этому мужчине с подозрением. А, как только увидел Гришковца сам, он мне сразу не понравился. С этим человеком явно не стоило разговаривать о делишках Рыкова. Окончательно я убедился в этом выводе, когда увидел кое-что интересное у него за спиной.
— Надеюсь, только хорошее, — разулыбался Гришковец. — Я ведь, Вова, дружил с твоим папой. Не одни соревнования мы вместе прошли: я у помоста, а она на нем. Много теплых воспоминаний твой папа мне оставил.
Гришковец улыбался, произнося эти слова. Однако взгляд его глаз оставался холодным и совсем, против тона речи, неприветливым.
— Я очень рад, — вновь суховато ответил я. — Скажите, вы будете судить грядущие межрайонные соревнования среди юниоров, что пройдут в сентябре?
Гришковец едва заметно свел пушистые брови к переносице. Потом приподнял их, состроив добродушное выражение.
— Я думал, вы пришли ко мне по какому-то важному вопросу. По какому? У меня, знаете ли, немало дел сейчас накопилось. Простите, если я покажусь вам совсем невежливым, но просто так мне болтать сейчас совсем не с руки.
Константин Викторович глянул на меня. Я едва заметно качнул ему головой.
— Красивая, — улыбнулся я, глядя на большую черно-белую фотографию, висящую в рамке за спиной Гришковца.
Фотография изображала портрет обнявшихся молодых. Жених и невеста смотрели на зрителя своими темными глазами. Невесту — миловидную девушку, я не знал. Женихом же был Рыков.
Гришковец обернулся, проследив за моим взглядом.
— А… да… — Почему-то растерялся он. — Это моя дочка.
— А вон то не Вадим Сергеевич? — Кивнул я. — Тренер наш, из Надежды.
— Да, — Гришковец снова посмотрел на нас, но теперь, кажется, он взял себя в руки и снова сделался приветливым. — Он самый. Зять мой. Так, что вы хотели?
— Я хотел посмотреть на старого друга моего папы, — ответил я. — Ну вот и посмотрел. И созрел у меня вот такой вопрос: никого не смущает, что вы судите на соревнованиях подопечных вашего же зятя, Вадима Рыкова?
Гришковец изобразил удивление, однако его глаза остались холодными.
— Вова, че ты такое говоришь?
Константин Викторович бросил взгляд сначала на Гришковца, потом на меня. Едва заметно засопел от нервов.
— Просто спрашиваю, — прикинулся я дурачком. — Разве так можно? Я вот думал, что нет.
— Если судья авторитетный и имеет достаточно высокий ранг, а его решения не вызывают сомнений, то можно, — растолковал мне, как маленькому, Гришковец.
— Очень хорошо, — сказал я и встал. — Именно это я и хотел узнать. До свидания.
Растерявшийся Константин Викторович встал следом.
— Неужели только это? — Спросил Гришковец, когда мы направились к выходу. — Мне казалось, ваше дело гораздо более важное. Связанное со здоровьем воспитанников нашей спортшколы…
— Ничего подобного, — я обернулся, ожидая, когда Константин Викторович откроет дверь. — Я просто хотел познакомиться с другом моего папы, когда сам начал заниматься тяжелой атлетикой. Вот и познакомился.
— … А может быть, с пьянством на рабочем месте, или драками в школьных коридорах, — неожиданно холодным тоном докончил Гришковец.
Константин Викторович замер от удивления. Я же, не растерялся:
— Может быть. А может быть, с покровительством судьями недобросовестных тренеров. До свидания, уважаемый…
Я глянул на Константина Викторовича.
— Петр Николаевич, — подсказал дядя Костя.
— Уважаемый Петр Николаевич.
— Удачи на соревнованиях, Вова, — сказал он ледяным тоном.
— И вам тоже удачи в вашей работе, — ответил я не менее колко.
Мы покинули кабинет.
— Они заодно, — сказал я. — Сейчас ваш друг Иващенко может стать нашим единственным союзником.
— Гришковец будет выгораживать Рыкова всеми силами, — согласился Константин Викторович, когда мы направились по коридору к лестнице. — Но Максима в руководстве общества точно послушают. Его слово весомое.
— Весомое, — согласился я, а потом замер и остановил тренера за рукав. — Но и ваше не менее весомое.
— Мое?
— Да. Потому что именно вы и сможете уговорить Иващенко помочь нам с Рыковым.
— Ну как тебе? Нравится? — Спросила Мама, сидя на диване в большой комнате.
Бабушка примостилась в деревянном кресле с мягкой спинкой и сидением, что стояло у тумбы с приемником.
Я погладил приятную ткань новой школьной формы, тронул блестящую пуговку на курточке.
— Отлично, — улыбнулся я. — В самый раз. В школу пойду во всеоружии.
— Ты за лето очень скинул, — улыбнулась мама, — вытянулся.
— Ага, как на дрожжах, — сказала бабушка. — Вон как в плечах за три месяца раздался. О-го-го!
— Спасибо, — улыбнулся я.
Бабушка с Мамой заговорщически переглянулись.
— А у нас для тебя еще кое-что есть, — вдруг сказала мама. — Щас. Щас принесу.
Я заинтересовался. Бабушке даже заерзала в кресле от нетерпения. Мама вернулась из своей комнаты быстро.
— Я знаю, Вова, что ты не очень любишь мерить разную одежду, но это, тебе точно должно понравиться.
Она вышла, спрятав что-то за спиной.
— Это что? Какой-то подарок? — Удивился я. — День рождения у меня уже прошел.
— Ну и что, — разулыбалась бабушка.
— Мы с бабушкой долго думали, решали. Ну и решили, — мама как-то нетерпеливо помялась на месте, словно бы подбирая слова. — В общем, вот.
Она показала мне спрятанные до этого за спиной руки. В одной оказалось аккуратно сложенное красное спортивное трико. В другой… новенькие кожаные штангетки. Красно-белые, с широким ремешком они висели, связанные за шнурки.
— Вот этого я правда не ожидал, — улыбнулся я. — Вот это удивили.
— Может, примеришь? — Спросила Мама.
Я взял трико и штангетки. Положил обувь у ног.
— Я думал, ты против тяжелой атлетики, — сказал я, хитровато ухмыльнувшись.
— Я… — не сразу решилась мама, потом глянула на бабушку, как бы ища поддержки. — Я поняла, что ты был прав, а я нет. Понимаешь, сынок. Когда я увидела, как ты стараешься, какие успехи делаешь, меня за тебя такая гордость взяла… Такая…
Мамины глаза заблестели, и она даже отвернулась, стараясь не показывать своих слез.
— В общем… Ты был прав, Вова. Дело тут было ни в какой ни в атлетике. Просто так вышло. Просто такая уж судьба. А у тебя теперь будет другая. Ты вон как изменился за три месяца. И я поняла, что ты свою судьбу сам можешь сделать. Такую, какая тебе самому ближе.
