— Загоруйко, он неофициально провел исследование по моей просьбе.
— Очкарик этот странный… И мамашка у него злющая, при должности хорошей, кровь Вальке пьет. Даже ко мне хаживала, ругалась, все чем-то недовольна. Вот на твоем месте, Морозов, я лучше бы рассмотрел подозрительное поведение мамашки и сынка. Странные они какие-то.
Но я не позволял себя сбить.
— Вы точно шприц в руки не брали? Потом его просто подкинуть могли…
— Ядрёна сивуха! Да точно, говорю же, что… — и Петр Петрович осекся, а потом растерянно пробормотал. — Японские матрёшки… Харакири мне в печёнку! Точно, шприцы, было дело… Выходит, трогал, Морозов.
— Где? Когда? Зачем? — уставился я на шефа взглядом сыщика, а Ватсон у меня рядом, с тяпкой наперевес стоял.
— Ну дык… Такое дело… Принесли мне в больничку передачу. Яблочки, колбаску. Через пост передали. Я даже не понял, от кого, думал, может, от вас, оглоедов из моего отдела, чего доброго дождался. А там еще сверток со шприцами был. Я еще удивился, зачем мне в больнице шпицы? Неужто вы подумали, что мне тут мединвентаря не хватает? Так не бывает. Во всяком случае в Зарыбинской больничке.
— Мы ничего такого не передавали, я бы знал, — уверенно проговорил я. — Вы же помните, все передачи лично вам приносил.
— Ну так, и я удивился. А потом махнул рукой, чего гадать, добрые люди позаботились. И отдал эти шприцы медсестричке. Мол, пользуйте на благо больницы, видно было, что новехонькие. Стекляшки блестящие, сверкают, что люстра у меня в зале. Эх… Нет моей люстры больше…
— Вы не отвлекайтесь, пожалуйста, Петр Петрович, что дальше было? Рассказывайте.
Кулебякин еще раз вздохнул, оплакивая квартиру и сгоревшее имущество, и продолжил:
— А что — дальше? Ничего… Естественно, я эти шприцы перелапал, порассматривал, пока гадал, а потом медсестра их забрала, и все… Это что получается? Что кто-то специально мне такую анонимную передачку отправил, а потом…
— А потом вышел на эту медсестру и забрал шприцы со следами ваших пальчиков, — закончил я мысль.
— Вот сука! Убью!.. — выдохнул шеф, сжав кулаки, но тут же ойкнул и, скривившись от боли в боку, схватился за ребра.
— А зачем вашему Кукловоду это? — вмешался в разговор Эдик.
— Все умно и просто одновременно, — ответил я. — Он подставляет Петра Петровича, потом организовывает покушение на меня. Если я бы погиб, он был бы в выигрыше, если нет — тоже для него неплохо, ведь теперь я буду думать, что Петр Петрович хотел меня убрать — и буду искать его.
— Да, — закивал шеф. — А меня бы ты не нашел и подумал, что я злостно сбежал.
— Если бы не Мухтар, точно бы не нашел, — согласился я.
Кулебякин вздрогнул — видимо, представив, что было бы, если б мы его сейчас тут не откопали.
— Вообще-то это я предложил псину по следу пустить, — гордо заявил Эдик.
— И ты молодец, сообразительный, почти как Мухтар, — похвалил я парня. — Только не называй его псиной, он пёс.
— Хорошо. А можно его Мухой называть? Сокращенно…
Я отмахнулся от предложений фарцовщика.
— Только одного не пойму, почему Кукловод вас по голове тюкнул и в подполье скинул, а не убил? — размышлял я вслух. — К чему такие сложности с кляпом и связыванием?
— Думаю, что все дело в моем лишнем весе… — прокряхтел шеф.
— Чего? — спросили мы в один голос с Эдиком.
— Ну сами подумайте, убить начальника милиции, хоть и бывшего, дело громкое и резонансное, будут искать и шерстить по всему городу, из главка понаедут, явятся инспектора угро со всей области, а может, из Москвы кого еще прислали бы, — как-то даже мечтательно предположил он. — Тут, если убивать начальника собрался, то надо труп спрятать тщательно, чтобы никаких следов, что меня в живых нету. Будто сбежал, утёк… А весу во мне, что в кабане-переростке. Тюкнуть он меня тюкнул, а увезти как? Да еще среди бела дня. Проблематично такую тушу кантовать.
Петр Петрович любовно погладил свой живот, явно считая, что тот спас ему жизнь.
— Вот и скинул он меня в подпол до лучших времен, так сказать. Он открыт был. Я его сушил. Возможно, ночью придет за мной, а возможно, и не один.
— А если бы я вас хотел вывезти в лес и спрятать, — стал вдруг накидывать мысли Эдик, — то я бы вас не убивал до самой чащи, где прикопать собрался, это да…. Своим ходом бы забирал. Под прицелом пистолета или под угрозой клинка выкидухи… Хе.
— А что? — одобрительно закивал Кулебякин. — Спекулянт дело говорит.
— Я фарцовщик, — фыркнул Эдик. — Спекулянты икрой барыжат, а у меня фирмА!
— Все вы для меня спекулянты, — беззлобно прокряхтел Петр Петрович. — Только ты прав, Эдька… я бы еще и ослаб от пут, без воды и жрачки. Потом меня проще было бы в багажник утрамбовать. Считай и тащить не надо, и живой еще, сам ноги двигаю. Дельно ты придумал… Слушай! А может, это ты меня по голове и приложил? А⁈ Признавайся, курвец!.. Ох, до сих пор гудит головушка, ядрёна ж ты сивуха!
— Да вы что? И не я это! В это время мы с Саней вместе были. Саныч, скажи ему!
— А подручных у тебя нет? — прищурился на фарцовщика Кулебякин.
— Да мы с Мухтаром вас спасли, вообще-то, — оправдывался парень.
— Ну-ну… — скептически покачал головой майор. — Спас, чтобы отвести от себя подозрения. Еще и тяпку в руках держишь, будто ждешь чего… Брось-ка тяпку.
— Да и пожалуйста… — Эдик отставил сельхозинструмент в сторону. — Теперь довольны?
— Оставить пререкания, — гаркнул я и повернулся к Кулебякину. — А вы, Петр Петрович, лучше расскажите, как вы на дачу попали?
— Как попал? Ножками… Чай не разучился еще ими пользоваться. Моя дача, хочу и прихожу.
— Но как-то странно… Вы сюда пришли, а кто-то в квартире вашей сразу на меня западню устроил. Откуда он знал, что вы покинете жилище так вовремя? А? — теперь уже я щурился на Кулебякина.
— Японская погремушка! — хлопнул себя по лысине Кулебякин и снова ойкнул, там, где присохла кровь, явно остался ушиб. — Самое главное вам не сказал, не соображаю после того, как по кумполу получил. — Письмо же мне было накануне.
— Какое еще письмо? — допытывался я, вот только писем нам не хватало в этой запутанной истории.
— Да вот же, — Кулебякин похлопал себя по карманам, пошарил и извлек из нагрудного свернутый листочек. — Кто-то под дверь подсунул. Позвонил и сбежал. Я открыл, а там это…
Я взял листочек и стал читать вслух текст следующего содержания:
«Уважаемый Петр Петрович, пока вы тут в одиночестве коротаете холостяцкие вечера, ваша супружница бессовестным образом прелюбодействует на вашей совместной даче. Изменяет вам с неизвестным мужчиной интеллигентной и моложавой наружности. Как истинный коммунист и семьянин, я не смог пройти мимо этого вопиющего и аморального факта и с прискорбием об этом вам сообщаю. По понятным причинам, я желаю оставаться инкогнито. Советую немедленно отправиться на дачу и прекратить аморальные бесчинства вашей неблаговерной. С глубочайшим уважением к вам и вашим милицейским заслугам, ваш Доброжелатель».
— Нехило… — присвистнул Эдик. — Вас по голове ударили, с работы турнули, квартира сгорела, в яме держали, еще и жена изменяет… Врагу не пожелаешь.
— Эдька, ты дурак или от армии косишь? — грозно свел брови Кулебякин. — Никто мне не изменяет, жена к теще уехала! Соседи это по даче сказали, когда я приехал. Не было ее здесь совсем, считай, а это меня так выманили из квартиры — письмом лживым.
— Теперь все встает на свои места, — я удовлетворенно хмыкнул.
— Ну да, — раздраженно проговорил Кулебякин. — Только паскуду эту мы не поймали и не знаем, как звать-величать, кто таков и где искать.
— Ну, Петр Петрович, мы же с вами милиционеры, — улыбнулся я. — Тут надо технически…
Я еще раз перечитал текст записки, рассмотрел листок. Ничего необычного — листок в клеточку, вырван, правда, неровно, писали шариковой ручкой с обычной пастой синего цвета, но не прописью, а печатными буквами, чтобы по почерку ничего нельзя было определить. Ну и буквы получились какие-то корявые, будто писал ребенок. А еще след на листочке отпечатался. В виде грязной сеточки. Что это? След матерчатой перчатки? Куска мешковины? Свертка марли? Непонятно… я, конечно, отдам потом записку Валентину, чтобы пальчики проверил, но после того, как ее хорошо полапал шеф, вряд ли будет толк.
