Второй…
Освободив оружие и выпрямившись, я едва успеваю поставить блок под рубящий удар третьего врага — а мгновением спустя разжимаю пальцы правой от резкой боли! Сблизившись со мной, гулям умело ударил щитом навстречу, удачно попав стальным умбоном по вооруженной кисти и обезоружив меня… Выронив клинок, я рефлекторно отшатнулся от врага, вновь резко рубанувшего — и едва не дотянувшегося палашом до моего горла! Правда чересчур размашистый удар потянул хорезмийца за собой, чуть развернув его вправо — и подарив мне крохотный шанс…
Стремительный шаг влево-вперед, перенос вес тела на левую ногу — а стопу правой я «топчущим» ударом вгоняю в коленный сустав правой же ноги поганого! Ничем не сдерживаемый и не контролируемый удар выходит на славу — конечность хорезмийца складывается пополам с оглушительным хлопком, подобным хрусту переломанного дерева… Кричать он начинает только спустя секунду, пытаясь отмахнуться от меня саблей — а я уже и не лезу на рожон, отступив от ворога и дав возможность лучникам добить его.
Третий.
Жадно вдохнув воздух после короткой схватки, я как можно скорее подхватываю собственную саблю с земли, потянув через плечо щит и с опаской поглядывая по сторонам. Но новых ворогов, кто успел бы обойти дружинников, пока еще сдерживающей напор гулямов, все еще нет. Зато слева я неожиданно для себя замечаю движение крупного отряда пронских дружинников…
В следующий миг лес огласил громогласный рев русичей, летящих во фланг хорезмийцам:
— БЕ-Е-Е-Е-ЕЙ!!!
Противник успевает перегруппироваться, развернувшись к новой опасности и сумев даже построить что-то вроде собственной «стены щитов». Вот только нас гулямы проигнорировали совершенно зря! Хищно оскалившись, я что есть силы громко взревел, обращаясь ко своим:
— Клином стройсь! Клином!!!
Сам я прохожу вперед, вскоре оказавшись на острие атакующей формации, известной у викингов и варягов как «кабанья голова». Поганые замечают перестроение, принимаются растягивать свой строй и в нашу сторону… Но уже не успевают — плотная масса пронских гридей наконец-то врезается в щиты татар! Причем они атаковали также клином — и потому проломили строй отличных наездников, но не особо умелых в пешей схватке тюркских тяжелых всадников.
— Бе-е-е-ей!!!
Во всю мощь легких выкрикнув и боевой клич, и одновременно приказ, я первым срываюсь на тяжелый бег по уже утоптанному перед нами снегу, держа щит перед собой — и уже всего через несколько секунд врезаюсь в преградившего мне дорогу противника! Он бы может, и устоял — но мгновением спустя мне самому в спину врезаются щиты напирающих сзади гридей, передавая инерцию атаки едва ли не всего клина! Гулям падает, сам я едва сохранив равновесие, продолжаю бег — и на очередном шаге что есть силы рублю по шее отвернутого к пронским воям хорезмийца… Враг рухнул на колени — и тут же завалился на спину. А вставший на его место русич бешено закричал:
— Уходите! Уходите, мы прикроем! Уходите!!!
Глава 23
Князь Михаил Всеволодович с надеждой посмотрел на запад — туда, где небесное светило уже клонилось к кромке деревьев, меняя свой цвет с желтого на благородный багрянец. И это хорошо, очень хорошо: ведь ночью татары не смогут продолжить бой. Хотя бы потому, что невозможно стрелять — не видно, куда летит стрела, во врага или же в соратника. Да и в полуслепой рукопашной схватке очень легко потерять, где свои, а где чужие…
И все же до заката еще есть время — и потом, искрящая белизна снежного покрова подарит несколько лишних мгновений жизни световому дню. Мгновений, что станут для кого-то роковыми…
Гонец, заранее отправленный в Пронск, вернулся с неутешительными вестями: исход горожан из города замедлился, град покинуло не более половины жителей. Увы, новость о том, что татары подходят к крепости, кажущейся большинству мирных людей все такой же неприступной (а много понимают те же бабы в осаде и обороне крепостей?), и что Пронск нужно срочно покинуть, вызвала панику. При этом одни были готовы бежать (и бежали!) чуть ли не в исподнем, забывая подготовить и взять с собой даже малый запас еды. Иные же наоборот, с великим трудом расставались с нажитым годами имуществом, с домами, в которые было вложено столько сил — и потому пытались вывезти все! Причем ведь не только еду и запас необходимой одежды, но и девичье приданное, и весь отцовский инструмент, и горшки, и прочий скарб…
Этих людей можно понять — им предстояло лишиться всего, в одночасье потерять дом! Но не жизнь — а вот именно свои жизни (и не только свои!) эти люди и подставили под удар, создав у единственных ворот, ведущих с холма, жуткий затор… Его пришлось разгонять дружинникам, которые с горяча переворачивали телеги с хламом, вступали в драки с возмущенными хозяевами… А ведь есть и те, кому необходимо вывезти из обреченной крепости больных родителей, детей, не до конца окрепших раненых! По уму их стоило спасать первыми — но ведь ни у Мирослава, ни у кого прочего из дружины не было опыта организации массового бегства из города, до того принявшего тысячи беженцев!
И что самое страшное, в сбившейся в заторе толпе находились отчаянные трусы, передающих окружающим свой страх. С завидной регулярностью раздавались истеричные выкрики «татары идут!», повторявшиеся несколько раз. И в первые два эти безумные вопли вызвали дикую панику, кончившуюся тем, что нескольких человек, в том числе и малых детей, просто подавила ошалевшая от ужаса толпа, бросившаяся во все стороны от ворот…
С тяжелым сердцем выслушал эти черные вести Михаил Всеволодович — гонец вынужденно изложил все подробности, когда взбешенный нерасторопностью Мирослава князь потребовал уточнить, почему за столько часов еще не всех людей вывели из Пронска! Ну, а узнав все как есть, Михаил понял для себя простую вещь — пути назад у него нет. По крайней мере, пока поганые не отступятся от русичей с наступлением темноты — или же пока последний дружинник не падет замертво на лед под ударами татарских сабель…
Мало осталось гридей, всего две сотни — и копья имеются лишь у трети дружинников… Зато враг не сможет перебить всадников (или хотя бы их жеребцов) стрелами — на обоих берегах Прони выстроились сотни лучников Рязани и Пронска! Их уцелело заметно больше ратников, прикрывших общий отход русичей — три с половиной сотни рязанцев, да еще три сотни его собственных стрелков во главе с Ратибором. Удалось даже забрать шестнадцать станковых стрелометов — в обмен на жизни двух сотен копейщиков и секироносцев, до последнего сдерживающих многочисленных поганых на остриях пик, отгоняющих их размашистыми ударами топоров…
Да, не оправдала себя засада — но хотя бы замедлила агарян. А теперь уже никакой засады и не получится, открытое место — но это и хорошо: многочисленные лучники русичей загодя встретят ворога залпами сотен срезней. Правда, запас последних заметно истончился — и не только потому, что так часто били по поганым у Царева холма. Увы, большинство тугих вязанок со стрелами, привезенных на сожженных впоследствии санях, забрать с собой при спешном бегстве не удалось — и теперь вои располагают лишь запасом в собственных колчанах… То есть в среднем по два десятка на брата. И «рогулек железных» тоже ведь не осталось — вообще!
Впрочем, его гриди итак замерзли! Пора бы уже вновь явить молодецкую удаль татарам!
А те уже вон, тут как тут, показались впереди на речном льду…
С удивительно мягкой улыбкой князь закрыл глаза и подставил свое лицо лучам солнца, испытывая при этом мстительное удовлетворение: все-таки долго провозились вороги с полосой «железных рогулек», очень долго! А еще Михаил Всеволодович не мог не радоваться тому, что страха в настоящий миг не испытывал никакого — вообще никакого… После того, как он узнал о трудностях спасения горожан из Пронска, узнал про подавленных в панике детишках — так и отступил весь страх, отступил перед ненавистью к источнику бед русичей…
К татарам.
Впрочем, кто знает — может, чуть позже страх и вернется. Может быть…
