И ведь сумел показать себя, не растерялся в схватке, сразил нескольких поганых!
Сразил прежде, чем стремительный росчерк вражеской сабли, ослепившей князя пойманным на лезвие лучом заходящего солнца (едва ли не последним!), не потушил свет в его глазах…
…Ратибор успел построить своих людей также, как это сделал тысяцкий рязанцев, прикрыв лучших лучников воями со щитами. На первых порах это серьезно помогло русичам, перестреливающимися с многочисленными татарами — но когда в схватку вступило впятеро больше поганых, из-за плотного ливня падающих сверху срезней отвечать стало практически невозможно. Щитоносцы были вынуждены строить «стену», сбившись в плотную группу, не менее половины лучников также подняли щиты над головами. И теперь они огрызались, лишь на короткое мгновение раскрывая панцирь «черепахи», чтобы отправить в полет уже наложенные на тетивы срезни…
Воевода вел неравный бой и не мог все время следить за схваткой на реке — но бросив на лед Прони очередной взгляд, он успел разглядеть, как подрубили княжеский стяг с ликом Спасителя, заметил, как истончилась уже цепочка гридей, бешено рубящихся с гулямами… Понимая, что сотни пешцев хватит построиться на реке едва ли в полтора ряда, и что задержат ворога они на считанные мгновения, он все же решил подарить эти мгновения жителям града.
Хотя ратники пригодились бы и его лучникам — усилить «стену» или прикрыть отход…
— Горазд, веди свою сотню на реку! Становитесь сразу за дружинниками — так поганые не успеют разгона взять!
…- Твою же ж!!!
Очередного чувствительного удара вражеского срезня защита не выдержала: верхняя доска у умбона лопнула, и верный щит, выдержавший за сегодня бесчисленное множество ударов (и крепко потрескавшийся) начал буквально рассыпаться.
— Прикрой!
Отступаю назад, меняясь со стоящими позади стрелком, перед которым я держал «стенку», оглядываюсь: до лыж осталось шагов тридцать, не более. Я специально приказал оставить их позади строя на расстоянии метров в сто — ведь коли бы пришлось дергать с простреливаемой ворогом позиции, так срезни поганых положили бы треть людей. А теперь у нас вроде есть шанс успеть вдеть ноги в лыжи прежде, чем туча стрел истыкает нас, словно иголки подушку для булавок! Хотя поганые неотступно преследуют нас — но все же пока немного отстали, не пристрелялись…
Надеюсь, что и не успеют!
— Все братцы, бегом к лыжам, бегом!!!
Рванув от мгновенно развалившейся «черепахи», я перекинул через плечо ремень беспощадно размочаленного щита, вернее сказать даже, его останки (но вот именно сейчас дополнительная защита моей спине лишней не будет!), и вместе со всеми рванул к спасительным лыжам. С каждым шагом разрывая предельную дистанцию убойного полета срезня, которую гриди до поры выдерживали!
Что могли, мы сделали. У лучников вон, по две, максимум три стрелы осталось в колчанах — а стрелометы обслуга успела разбить, забрав немногие неиспользованные сулицы с собой. Щедро мы пустили сегодня кровь татарам, щедро!
Правда и своей русичи пролили…
Схватка на реке уже завершилась — буквально продавив тонкую цепочку копейщиков, гулямы прорвались за нее, оставив на льду едва ли не половину отряда… Дорого же им далась схватка лоб в лоб с дружинниками, коих они не могли ни обойти, ни объехать, зажатые между берегов Прони! Да и сотня Мала выпустила весь имеющийся у нас запас драгоценных стрел с бронебойными (и иже с ними) наконечниками, набив сотни под три ворогов! Постарались и расчеты стрелометов Ратибора… Как дела у последнего, увы, уже не разобрать — с той стороны реки поганые продвинулись далеко вперед, закрыв собой пронских лучников. Да и сумерки сгущаются с каждым мгновением… Вроде начали отступать соседи чуть позже нас — а вот сумели уйти, нет, непонятно.
Самим бы спастись…
Но вот уже и оставленные нами лыжи. Добежав до них, вои принялись спешно вдевать ноги в крепления; тяжело дыша, я следую примеру рязанцев. Бросив очередной встревоженный взгляд за спину, с облегчением замечаю, что поганые все же не бегут — вот если бы побежали, у них еще был шанс вновь сблизиться и обстрелять нас, а так…
Зато впереди, где по краю горизонта еще не истончилась полоска стремительно сереющего света, уже явственно различимо багряное зарево разгорающегося пожара.
Выходит, мы все-таки успели!
Эпилог
…- Княже, тебе пора узнать правду.
Юрий Ингваревич, с радушной улыбкой встретивший нас с Коловратом в гриднице, картинно распахнув руки для широких объятий, заметно напрягся от моего холодного, даже можно сказать, сурового тона. Чуть сощурив свои серые, умные глаза, он спросил с недоумением — и едва уловим неудовольствием:
— Какую такую правду?!
Не колеблясь ни мгновения, я твердо и четко произнес:
— Полоняник, которого захватила наша сторожа по осени, не знал ничего. Он даже считать не умел.
Юрий Ингваревич замер в недоумение, опустив руки, и очевидно пытаясь понять, что я имею в виду. Наконец, лицо его чуть прояснилось, но тут же приняло выражение искреннего изумления:
— Тогда кто же вам сообщил о численности орды и о планах Бату-хана?
— Я княже, я сам.
Сделав короткую паузу, я продолжил, видя, что Юрий Ингваревич явно не понимает, куда я клоню:
— После захвата полоняника у меня было несколько видений. В одном из которых мне была явлена гибель всех ратей земли Рязанской и Муромской у Вороножского острога. В другом я видел уничтоженный пожаром и взятый на меч Пронск. И свою собственную гибель на его стенах… В третьем — сожженную Рязань, а также последний бой боярина Коловрата, о котором ему при встрече и рассказал. В это сложно поверить — но в видение мне были открыты подробности жизни боярина, я узнал о его семье, о том, где они могли спастись… А также редупредил, что Михаил Черниговский не даст помощи и упросил возвращаться как можно скорее.
Евпатий с почтением склонил голову:
— Это так, княже. Егор тогда рассказал мне кое-что о моей семье, что знать никак не мог. Не только он — никто не мог… А также он указал, где спрячутся от поганых мои родные. Там я их, к слову, живых и невредимых и нашел — после того, как татары осаду с Рязани сняли.
Князь на несколько мгновений буквально оцепенел. После чего, с некоторым усилием прочистив севшее горло, он пронзительно посмотрел мне прямо в глаза — и, наконец, твердо спросил:
— Ты знал о гибели Федора?
Вопрос, который я ожидал — и ответить на который правдой было очень рискованно. Ведь скажи я полную правду — и Юрий Ингваревич никогда не простит мне того, что имея пусть даже крохотный шанс спасти его сына, я его не использовал… Вместо этого я спас тысячи жизней простых крестьян из весей, раскиданных по Прони! Но ведь и соврать столь же рискованно — проницателен князь, почувствует ложь и лукавство… Потому я выдал правду — в дозированном количестве, и избежав ответа на прямой вопрос:
— Мне было видение его гибели, княже. Но очевидно, в ту ночь видение совпало по времени с самим событием — а может, истина открылась мне и вовсе позднее убийства… Он дрался до конца. И пал как воин, пытаясь пробиться к Батыю — и поразить его.
Почернело, помрачнело лицо Юрия Ингваревича, а в глазах его отразилась застарелая отцовская боль, что до конца дней будет жить в его сердце… Замер он ненадолго — а после произнес совершенно чужим, надтреснувшим голосом:
— Что же Егор… Я должен поблагодарить тебя за все.
Но я лишь отрицательно мотнул головой:
— Да не в благодарности дело, княже. Монголы вернутся. Батый — вернется, и вернется в большой силе. Булгары разбили татар после Калки, и поганые собирались в поход на запад четырнадцать лет. Но после привели с собой несметное полчище… А мы ведь даже не разбили врага. Мы, в сущности, его лишь обманули! Ну и переиграли их хитрый план — хотя в моих видениях татары разгромили и рязанскую, и владимирскую рати в открытом поле, без особых усилий взяли все встреченные им города, разорили все до единой веси по Прони и Оке… В других же видениях мне открылось, как поганые использовали мгновенно сгорающую китайскую огнесмесь при штурме Рязани, как с помощью ее они истребили спешенных гридей, защищающих пролом в стене! Именно поэтому я рискнул своей жизнью и жизнями ближников, чтобы уничтожить ее… Но монголы обязательно привезут новый запас огнесмесей, и следить за ним будет не в пример тщательнее!
