— Что пойму? Что предложу? Прекрати говорить загадками!
— Предложишь остаться здесь, вот что! — выпалил Дружинин.
— Остаться?! В смысле — в этой эпохе? Но почему? С какой стати?
— Потому что это время гораздо лучше! Во всех отношениях! — твердо заявил Дружинин. — Особенно для меня. Еще ничего не открыто, ничего не построено! Проложена только первая железная дорога, до Москвы. Проектируются первые пароходы. Потребность в инженерах — огромная! А если иметь в виду те знания, которыми я обладаю и о которых они еще не догадываются, — я просто миллиардер! Крёз! Ротшильд! И я стану русским Ротшильдом, вот увидишь! Я изобрету электрическую лампочку раньше Эдисона — и не в Америке, а в России! Телефон — раньше Белла! Самолет — раньше братьев Райт! Вообще от возможностей просто голова кружится! И все эти возможности, все это будущее богатство я положу к твоим ногам! Поэтому говорить о чувствах сейчас — самое время! Сейчас — или никогда!
— Ты сошел с ума! — воскликнула Катя. — Вот именно: попросту съехал с катушек! Подумай: ведь ты хочешь вмешаться в историю, изменить ход исторического процесса! Но история — как паровой каток. Она не позволит тебе это сделать, она тебя сомнет!
— Ну, я не собираюсь кидаться на этот каток сломя голову, — заметил Дружинин. — И потом, я не собираюсь так уж радикально все менять. Я не прожектер, не утопист. Я просто хочу прожить более интересную и насыщенную жизнь, чем мне предлагает наша эпоха. И зову тебя с собой. Да, и вот еще что. Деньгами все не исчерпывается. В России начинаются великие преобразования — да ты лучше меня об этом знаешь. Все приходит в движение, все меняется. В ближайшие 30–40 лет жить здесь будет необычайно интересно! И не только в России! Спустя десять лет произойдет «открытие» Японии. Мы с тобой можем быть в числе первых европейцев, которые после длительного перерыва смогут туда приехать. Страна, полная экзотики! Помнишь, ты мне говорила, что всегда мечтала побывать в Китае, Японии? Так вот, теперь у тебя будет эта возможность! Причем ты увидишь эти страны, когда они еще не успели покрыться коркой цивилизации, полны экзотики… А Европа? Подумай: ты будешь присутствовать на первых выставках этих… как их… Ну, еще картины такие яркие…
— Импрессионистов?
— Вот-вот! Моне, Дега… Они будут писать твои портреты!
— С какой стати? Что, во Франции женщин больше нет?
— Из благодарности за помощь, которую русский коммерсант Дружинин окажет их искусству! Мы с тобой можем основать музеи, какие и не снились Третьякову или Морозову! Ну, как тебе перспектива?
Титулярный советник закончил и теперь торжествующе смотрел на Половцеву. Надо сказать, его речь произвела на нее впечатление. Катя уже не глядела на него как на докучного старого знакомого, от которого не знаешь, как отвязаться. Ее глаза горели, на щеках появились красные пятна. Она в волнении прошлась по комнате, потом, остановившись напротив Дружинина, испытующе взглянула на него и спросила:
— Значит, ты предлагаешь остаться здесь. А как же долг? Присяга?
— Я считаю, что я сполна выполнил свой долг, — отвечал Дружинин. — Обеспечил группу деньгами, все разведал, все узнал… Сколько же можно? В общем, вопрос долга меня не занимает.
— Хорошо, а как же наши… оригиналы? Те люди, которые лежат сейчас в анабиозе? Ты представляешь, какой будет их жизнь, когда выяснится, что мы — то есть фактически они — сбежали? Стали предателями?
— Этот вопрос я тоже продумал, — заявил Дружинин. — Нашим «оригиналам» ничего плохого не будет. Дело в том, что мы не сбежим. Мы покончим с собой.
— Что?!
— Воспользуемся рецептом нашего визави Кругликова, — пояснил капитан. — Инсценируем двойное самоубийство. На почве страсти. Оставим записку… В общем, я все продумал, вплоть до деталей.
— Надо же! — покачала головой Катя. — Выходит, ты давно носишься с этой идеей… Интересно, а Кирилла ты включишь в это свое… предложение?
— Кирилла? — Дружинин пожал плечами. — Вообще я не против… Но ты ведь знаешь Кирилла. Он человек упертый, человек долга. «Командование нас послало — мы должны выполнить». Иначе он не мыслит. Нет, ему это предлагать бесполезно. Конечно, для очистки совести можно. Но при его упертости можно в ответ и пулю в висок схлопотать. Так что я воздержусь.
— Да, человек долга, это ты верно сказал… — кивнула Катя. — Такого не согнешь — можно только убить. Это в нем и замечательно! За это я его и люблю.
— Ты… любишь Углова? — спросил титулярный советник, с удивлением глядя на Катю. — Не ожидал… Ты никак этого не показала…
— А как я должна это показать? — Половцева пожала плечами. — Вешаться ему на шею? Но я же вижу — он ко мне совершенно равнодушен. Бесполезно… да и унизительно. Но это не мешает мне любить его. Так что… Предложение твое, Игорек, соблазнительное, не скрою, но я от него откажусь. Извини, но прожить всю жизнь с человеком, которого не любишь и при этом всем ему обязана, — как-то тоскливо. И потом… Конечно, ты прав: в этой эпохе много интересного, волнующего. Но только не для женщин! Все эти замечательные приключения и открытия — исключительно для мужчин! Только и слышишь: «Дама не должна… дама не может…» А одежда? Все эти платья до полу, подкладки на вате, корсеты… Вот скоро лето, жара наступит — а ходить надо почти как зимой, чуть ли не в пальто. Так что за предложение спасибо, но ответ мой — нет. И еще раз нет!
— Значит, ты хочешь вернуться… — медленно произнес Дружинин. — Тогда я буду один… Ладно, пусть. Но… Могу я надеяться, что ты не скажешь Кириллу? Не выдашь меня?
— Не скажу и не выдам, — твердо ответила Катя. — Однако у меня к тебе встречный вопрос. А ты не сбежишь еще до 12 мая? Не бросишь нас в последнюю минуту?
— Нет, не брошу, — отвечал титулярный советник. — Слово инженера!
Операция была назначена на десять часов. К этому времени Митька-Ключник, он же Дмитрий Алексеевич Гуськов, из мещан Тамбовской губернии, должен был удалиться из воровской «малины» на осмотр подходов к конторе Русско-Каспийского банка, который Митьке предложил ограбить некий новый наводчик (а на самом деле — один из агентов Никиты Фомича).
В десять часов с минутами четыре тени свернули из Растанного переулка в арку мрачного дома, замыкавшего еще более мрачный двор-колодец. Когда они вышли на середину двора, то стали немного видны. Впереди шел мужчина в картузе, красной косоворотке, черной поддевке, таких же штанах и смазных сапогах. Это был обычный наряд приказчика — или же питерского мазурика тех лет. Рядом шел молодец, немного помоложе и выше первого. Одет он был более щеголевато. Следом за ними шла девка в платке, с ярко накрашенными губами, на вид — лет двадцати, не больше. Четвертым шел человек неприметной внешности, одетый как мастеровой.
Из первого двора ночные гости проникли в следующий, из которого вело уже три хода в разных направлениях.
— Гляди, Кирилл, — шепнул тот, кто был одет с претензией на щегольство, — двор — прямо копия того, на Обводном, где мы нашего дружка потеряли.
— Да, в Питере таких полно, — так же тихо ответил собеседник. После чего, повернувшись к «мастеровому», спросил: — Здесь, что ли?
— Нет, ваше благородие, нам вон туда пройти надобно, — отвечал третий. — Там агент Синицын ждать должен.
Они нырнули в очередную арку и очутились в еще одном дворе. Даже в темноте было заметно, какие обшарпанные дома его окружают.
От одной из стен отделилась новая тень. Приблизившись к пришельцам, агент Синицын сообщил:
— Стало быть, Митька уже двадцать минут как отбыл. Так что можно входить.
— Где это? — деловито спросил Углов — это он шел первым и был одет под приказчика.
— А вон, в третьем этаже, — объяснил агент. — Вон, видите, окошки светятся?
— Да разве они светятся? — заметил Дружинин. — Луна сильней светит! Лучину они, что ли, жгут?
— Не лучину, а свечки, — отвечал агент. — Воры завсегда в полутьме сидят; им яркий свет без надобности.
— Много их там? — спросил Углов.
— Ну, в точности я не знаю, не был. Но посчитать можно. Значит, Сенька с Колькой, еще Карлик — это такой верзила, правая рука вожака, отличается особой жестокостью, потом Лёнька-пацан, ну, еще Художник этот… Да, еще Фонарь, ну и Купчиха — это бабка такая, она им готовит.
— Значит, если не считать Купчихи, то шестеро, — подытожил Углов. — И кто сейчас на входе?
— На шухере сейчас Лёнька стоит. Остальные, кроме Художника, скорей всего, в карты играют — самое воровское занятие.
— Тогда действуем так, — произнес статский советник. — Согласно диспозиции, составленной Никитой Фомичем, мы втроем сейчас заходим в квартиру. Ты, Синицын, остаешься здесь, а ты бежишь к Никите Фомичу в переулок и говоришь, что пора. Он должен перекрыть все выходы из этого гадюшника, а сюда, во двор, выслать команду полицейских. Мы к этому времени должны успеть все там осмотреть, а главное — держать под контролем Художника. Когда у нас все будет готово, мы разобьем окно — любое из вот этих.
